Осторожно прикасаюсь лбом к ее животику, так как боюсь нажать сильнее.

Как узнать, сломано ли у нее что-нибудь или, что еще хуже, повреждено внутри?

— Мадам, я принесу воды. — Джойси высказывает здравую мысль. — Отмоем ее — лучше будет видно.

Мы смыли с малютки грязь и пыль. Теперь видно несколько небольших царапин на личике и ручках. Острые ветки не попали ей в глаза, но в нескольких местах содрали кожу на голове. Из ранок среди реденьких волос тонкой ниткой течет кровь. Трясущимися руками раздвигаю кудряшки и промываю раны. Плач Дарьи переходит в рев, она бьет ручками и ножками. По очереди хватаю их своей рукой и осторожно провожу по ним, пытаясь прощупать. Я не вижу никаких изменений, но много ли я в этом понимаю? Я ведь не врач. Как сейчас, при таком вихре, попасть в амбулаторию? Ахмеду добираться в одну сторону около двух часов, так как на улице, несмотря на то что только двенадцать дня, серо, как в сумерки, и видимости никакой. Пустынная буря. Если я расскажу ему о том, что случилось, он так разнервничается, что не сможет думать о безопасности, и жди тогда беды.

— В городе можно было бы даже пешком пойти к доктору, — гробовым голосом произносит мать. — На этом безлюдье всем придется сдохнуть.

— Заткнись! — Я поворачиваюсь к ней лицом и шлю ей взгляд, полный ненависти.

— Как ты со мной разговариваешь? Ты думаешь, я твоя служанка?!

— Повторяю тебе, заткнись, потому что у меня нет больше сил выдерживать это! — предостерегаю я ее, доведенная до крайности. — Если бы не твоя глупая затея насчет прогулки, ничего бы не произошло. Как же, тебе надо было пререкаться со мной и во что бы то ни стало настоять на своем! Жили мы тут себе спокойно и счастливо, — добавила я в конце.

— Ах, значит так?

— Да. — У меня нет охоты дольше скрывать, что ее пребывание у нас пора бы закончить.

— Выбрасываешь собственную мать! Твои дети отплатят тебе тем же, ждать недолго.

— Не пугай меня, не боюсь. — Я запеленала Дарью в тонкое одеяльце и крепко прижала ее к себе. — Мое отношение к детям совершенно другое. У меня печальный опыт, и поверь, они отплатят мне сторицей.

Мать поворачивается ко мне спиной и хлопает дверью. Я звоню Ахмеду и как можно осторожнее сообщаю ему о том, что произошло.

— Думаю, все в порядке. Дуракам везет.

— У твоей матери нет мозгов, — холодно бросает Ахмед.

— Извини, но…

— Я не злюсь. Это горькая правда. Приеду раньше. Постараюсь договориться с каким-нибудь доктором, чтобы он приехал к нам домой. Если получится, счет, как всегда, оплатит Малика.

— Нет ничего страшного, — успокаиваю я его. — Маленькая спит на моем плече и тихонечко посапывает. Она уже спокойна и довольна. Если бы у нее было что-нибудь сломано, то наверняка мы бы об этом знали. Поедем в больницу утром, — убеждаю я его. — Может, погода будет лучше.

— Ну, если ты так считаешь. Доверяю твоему материнскому инстинкту. В конце концов, это ведь девочка… — Ахмед слишком поздно сообразил, что сказал лишнее, и добавил: — Они более выносливые… я в этом смысле.

Воцаряется молчание.

— Да, твоя правда, это всего лишь девочка. Но мы должны как можно скорее переехать в город. — На этот раз я ставлю вопрос ребром. — С двумя маленькими детьми…

— Сделаю что-нибудь, — резко прерывает он меня. — Значит…

— Подожди! — кричу я срывающимся голосом. — Осталось утрясти еще одно дело. — От волнения у меня перехватывает дыхание. — Забронируй один авиационный билет до Польши на будущую неделю, — говорю я напоследок.

— Ты точно решила?

— Да, самое время отослать мать домой.

Сидим с мамой и девочками, бездумно тараща глаза в телевизор. Не говорим ни слова. Между нами снова возведена высокая стена непонимания, и я с нетерпением жду ее отъезда.

Действие в теленовелле становится все более напряженным, и я с интересом всматриваюсь в экран. Вдруг что-то мигнуло и появилось лицо польского ведущего в США, Макса Колонского.

— Холера ясная, Марыся, верни мне фильм! — кричу я, недолго думая над словами. — Знаешь ведь, что это мой любимый сериал, я столько раз тебе говорила, чтобы не переключала каналы, когда я его смотрю.

— Я ничего не делала. — Девочка растопырила пальчики, показывая, что в них ничего нет.

— Что за черт? — Я начинаю внимательнее вникать в сообщение, и волосы у меня на голове становятся дыбом.

— Что все это значит?

— Помолчи, может, что-нибудь и узнаем, — нетерпеливо увещевает меня мать.

— Боже, — говорим мы одновременно, видя оседающие небоскребы. — Кто же это мог сделать?!

— …Берет на себя ответственность за это террористическая организация Алькаида, спонсируемая саудовским арабом-миллионером Бен Ладеном, — сообщает комментатор.

— Прекрасно, прекрасно. Сейчас же в ответ они сбросят пару бомб в арабские страны — и из головы вон! — начинает каркать мать.

— Это невозможно, никто не рискнет начать ядерную войну. Боже, посмотри на этих бедных окровавленных людей.

Мы забыли о наших мелких раздорах и держимся за руки.

— Мамочка, что же это делается? — Марыся с испугом смотрит на меня и отворачивает голову от экрана. — Убери этот фильм, я боюсь… Это не для детей. — Она прижимается ко мне и начинает всхлипывать.

— Джойси! — кричу я в сторону кухни. — Забери девочек, поиграйте вместе, испеките что-нибудь, может, какие-нибудь пирожные.

— Да, да! — Повеселевшая Марыся вскакивает. — Что-нибудь сладенькое, будет что-нибудь сладенькое, — напевает она во все горло.

— В кухню… прошу. — Я отгоняю ее от телевизора.

— Два самолета по-прежнему кружат в воздухе, — слышим мы продолжение сообщения. — Один изменил свой маршрут и направляется в сторону Пентагона…

— Матерь Божья, — шепчет мать и закрывает ладонью рот.

— Будет война, точно будет война…

Не замечаем, как темнеет, в комнате светится только экран телевизора.

— Эй, почему сидите в потемках? — Как из-под земли вырастает фигура Ахмеда, а мы подскакиваем.

— Ты нас напугал. — Кладу ему руку на плечо. — Ты уже знаешь, что случилось? Какое несчастье!

— Нет, а что случилось? — удивляется он.

— Как ты можешь не знать? На каждом канале передают, по радио только об этом и говорят!

— О чем? — перебивает он. — У меня нет столько времени, как у тебя, чтобы целыми днями таращиться в телевизор.

Я не обращаю внимания на его грубоватый тон и сообщаю о случившемся.

— Ха! Ха!!! — Ахмед прерывает меня на самом страшном моменте рассказа, когда я описываю разрушение Всемирного торгового центра. — Наконец-то эти ублюдки получили по заслугам! Бог справедлив!