и дата, и место. Сегодня. Сердцебиение Щегла ускорилось, а перед глазами помутнело. До города добираться три часа на электричке, и не факт, что они успеют. Времени было в обрез, а они с Сорокой находятся в другом городе без шанса прибыть на место быстрее. Даже если пуститься в бега сейчас. Каков был шанс, что Огинский уже не выпустил пулю в лоб Соколу?

— Это сегодня, — Чиж почесал затылок. — Времени совсем мало.

— Итак ясно, умник, — Сорока поморщила нос.

— Не психуй. — Чиж поднялся со стула и открыл шкаф, чтобы накинуть зеленую куртку. — Одолжу у отца машину, не думаю, что он будет против. Все быстрее, чем на автобусе или электричке.

Сорока переглянулась со Щеглом. Отказываться не было смысла, ведь на руку это будет всем. Сорока и Щегол желали поскорее добраться до дома, а Чиж надеялся искупить свою вину. У него были возможности предотвратить смерть Глухаря и даже Сизого, но он ничего не сделал. Чиж мог узнать раньше, что Огинский звонил Сизому в день убийства, мог увидеть фотографию с Гуровым, но ничего не сделал. А заплатили за это невинные люди своей жизнью. Ехать в машине с Чижом было тем еще испытанием. Щегол злился на него за прошлые ошибки, но не хотел рисковать и без того шатким положением пассажира. Сорока была обижена на то, что Чиж оставил ее в Гнезде, зная, как она страшится одиночества. Желания вступать с ним в диалог у нее не было, и поэтому Сорока разместилась на заднем сиденье, надеясь немного поспать. Щегол же сел рядом с Чижом на переднее пассажирское сиденье. Вскоре Сорока засопела, а атмосфера так и требовала диалога.

— Вы типа вместе теперь? Любовь, все дела? — Чиж вполоборота посмотрел на Щегла.

— Я просто пообещал не оставлять ее. — Щегол пожал плечами. — И не оставлю.

Чиж усмехнулся и провел рукой по лицу. Снова камень в его огород. Снова камнем в по рукам, мол, не лезь.

— Я не мог остаться, ты же это понимаешь. — Он стал говорить тише. — Каждый день я просыпался с мыслью, что хочу убить себя. Каждый день я засыпал, надеясь, что завтра будет лучше. Лучше не становилось, — Чиж снова посмотрел на Щегла. — Семья помогает не оставаться наедине с собой подолгу. Напоминает, что я еще нужен. Они не знают, и только это еще держит меня на плаву.

— Он и мне был другом.

— Пожалуйста, не сравнивай и поверь мне, что это не одно и то же. — Он замолчал и задержал дыхание, чтобы хватило сил говорить дальше. — Когда я вернулся, все спрашивали меня о нем. Глотая ком в горле, мне приходилось врать, что я не знаю. Что мы не сбегали вместе, а просто совпало. Как оказалось, обвинения с меня сняли еще полгода назад. Прошел уже месяц с его смерти, а я все еще хочу застрелиться от мысли, что был настолько слеп. — Он опустил взгляд. — И что не узнал про Огинского раньше.

— Я злюсь на тебя, но не виню, — Щегол запрокинул голову. — Когда погибают люди, виноваты те, в чьих руках оружие.

— Спасибо, — Чиж скупо улыбнулся. — Надеюсь, у вас с Сорокой все будет хорошо. Главное заметь, что она влюблена в тебя до того, как случится непоправимое.

Щегол ничего не ответил. За окном мелькали желтые поля под тяжелым серым небом. Если держать при себе мысль о том, что завтра все станет лучше, то день перестает быть последним. Что бы ни произошло через пару часов, пока со Щеглом остается память о светлых днях в Гнезде, он будет чувствовать себя не зря прожившим эту жизнь. В зеркало заднего вида он посмотрел на Сороку и невольно улыбнулся. Щегол готов был отказаться от Гнезда, от тихой жизни в лесу, но только не от Сороки и воспоминаний о Птицах. Только бы она была рядом и чувствовала себя в безопасности. Появилось желание закрыть ее собой, спрятать, пока все не закончится и не вернется на круги своя. На въезде в город безмятежность пропала, а появилось слепое чувство тревоги и страха. Словно неведомый демон таится за каждым углом и ищет момента, когда напасть. Напасть неожиданно, без сопротивления. Впиться длинными клыками в нежную плоть и высосать остатки жизни и надежды на хороший финал Птичьей истории. Он нападает не потому что голоден, а потому что ему весело смотреть на прожорливый страх жертвы, которая готова затянуть петлю, лишь бы больше так не боятся.

— Надо заехать в одно место, — Сорока просунула голову между передних сидений. — Это важно.

Чиж кивнул, и машина покатилась по знакомой трассе на окраину леса, где стоит домик. Перед самым лесом был какой-то полуразрушенный район с множеством заброшенных зданий, маленьких домиков и ларьков с дешевыми сигаретами. Сорока указала на бетонное здание с высокой травой вокруг. Здание было серым с потрескавшимися блоками и возвышалось на два этажа. Для полного эффекта не хватало черных воронов, что будут кружить над строением и распугивать присутствующих своим карканьем. В голове замелькали картинки, словно из сна, и Щегол зажмурился.

— Здесь я впервые встретился с Соколом и Ласточкой. Сюда привели меня символы, — он свел брови над переносицей, отгоняя прочь тоскливые воспоминания.

Сорока выпорхнула из машины и побежала к входу в здание по протоптанной тропинке. Щегол с Чижом направились следом за ней. Она бежала так быстро, что Щеглу стало не по себе. Он хотел окликнуть Сороку, чтобы она объяснила, что происходит, но быстро отогнал эту мысль прочь. Сейчас она не стала бы попусту тратить время, а значит, приехали они сюда не просто так. Поднявшись на второй этаж здания, в котором уже вовсю сыпались кирпичи и разваливались стены, Сорока метнулась к спальному мешку, на котором лежала Ласточка. Ее руки были привязаны шпагатом к железной трубе, и от попыток выбраться на запястьях уже остались красные следы. Ласточка стерла себе всю кожу, и места соприкосновения с веревкой уже начинали кровоточить. Она подняла взгляд, словно напуганное животное, что, несмотря на свой страх, было готово вцепиться в горло каждому, кто помешает.

— Он ушел! Он оставил меня! — ее плечи дрожали, а голос срывался на крик. — Он собрался умереть и связал меня, чтобы я не мешала.

Сорока одним движением перерезала веревку, а после прильнула к Ласточке, хватаясь за ее плечи и уткнувшись носом в шею. Ласточка изумленно замерла, боясь, что все это бред или галлюцинации, и на самом деле никто не пришел за ней. Но когда горячие слезы обожгли ее шею, а