И знаешь, мне это понравилось. — Огинский широко улыбнулся. — Ты сам убил своих людей.

Сокол и правда был готов отдаться в руки Огинскому. За прошлую ночь он пересчитал всю свою жизнь поминутно и понял, что пора. Своим присутствием он ежедневно отравлял жизнь Ласточки, из-за него убили Дрозда и Филина, а Птицы, которыми он так сильно дорожил, либо почили с миром, либо вынуждены стать жертвами в скором времени. Словно папиллома, он мешал, перетягивал внимание на себя, не представляя, как радостно заживется людям без него. Рана, что периодически гноится и никогда не заживает. Одним махом бы вырезать себя, как опухоль. И досадно лишь от того, что не удастся увидеть, как станет спокойно и хорошо. Надеяться можно было на все, что угодно. Что наступит конец света, что Солнце столкнется с Луной, а Вселенная сама ответит на все волнующие вопросы.

— Остановись! — в проеме показалась Ласточка. — Отпусти его.

Красные от слез глаза и невыносимо уставший взгляд, словно она не спала несколько дней. Ласточка выглядела как живой труп, что пришел в саму преисподнюю, чтобы достать своего демона с самого дна. Сокол не успел отреагировать, как Огинский выстрелил. Оглушительный звук сотряс стены, и уши заложило от шума. Он направлял ствол вверх.

— Подойди ко мне, — он указал на Ласточку. — А ты, — Огинский метнул взгляд на Сокола. — Стой, где стоишь, иначе будешь мозги ее по стенам соскребать.

Сорока, Щегол и Чиж также остановились за стенами, не позволяя себе рисковать жизнью Ласточки. Сорока впилась в руку Щеглу, и казалось, еще немного, и она оторвет ее себе на память. Зря они пришли. Зря спасают того, кому не нужно это спасение. Свой шанс на спасение Сокол истратит еще тогда, когда Дрозд вернулся за ним в дом Филина. Ласточка, словно по эшафоту, подошла к Огинскому. Вот теперь все идет так, как он и хотел. Его боятся. Страх в глазах, что направлены на него, питает и насыщает самые замерзшие клетки души, что так давно молчали. Мурашки пробежали по спине, а голос внутри победно ликовал. Огинский встал за спиной Ласточки и приставил пистолет к ее голове, глядя на Сокола.

— Ты обещал мне! — Сокол оскалился, как и подобает сторожевой собаке, когда трогают его кость.

— Вот! Вот оно! — Огинский закричал от радости. — Ты пришел ко мне с желанием умереть и какой в этом смысл? А сейчас я наконец-то вижу жизнь. Злость и ненависть — твое истинное лицо. Раз эти эмоции тебе дает только она, — он сильнее ткнул пистолетом в голову Ласточки. — То придется пересмотреть наш уговор.

— Не думай даже. Тебе нужна моя голова? Бери!

Огинский тяжело вздохнул. От количества прибывших людей у него заболела голова, и следить за каждым становилось все труднее. Трое за спиной, одна в руках и еще один перед глазами. Не слишком выгодное положение, но только так он мог лицезреть Сокола таким, каким мечтал его покорить.

— Ты мстишь мне за Гурова? — Сокол заговорил тише.

— Я не мщу! Месть удел псов, подобных тебе. А я просто достигаю поставленные цели. Много лет назад я пообещал отцу, что смогу тебя одолеть. Как видишь, он проиграл.

— Жаль он не видит.

— Весело тебе? — Огинский наставил пистолет на Сокола. — Это из-за тебя я не могу победно пожать ему руку. Это из-за тебя он никогда не узнает, что я сдержал свое слово.

— А в чем моя вина?

— Ты убил его! Убил сразу же, как он вышел на волю, — он вскинул подбородок, не сводя дула с Сокола.

— Я его не убивал.

Сокол перевел взгляд на Ласточку. Маленькая, избитая самим же Соколом Птичка жалась и старалась сдержать слезы. Понимая, что это акт самоубийства, она тут же бросилась за ним, рискуя опалить собственное оперенье. Перепалка Огинского и Сокола пролетала мимо ее ушей, и лишь один единственный образ в этом помещении был достоин ее внимания. Но не достоин ее саморазрушающей любви. Прошло почти двадцать лет совместного быта, но этого оказалось невыносимо мало, чтобы насмотреться в ее глаза-стекляшки и сполна насытиться отрешенной и в то же время прекрасной Ласточкой. Хотелось подойти к ней и крепко обнять, как в прошлый вечер. Шептать ей, что все будет хорошо, и так должно было случиться. Он итак прожил свыше отведенного времени, и компания Ласточки была лучшим подарком судьбы, который он не ценил.

Моя милая Ласточка, зачем ты снова здесь?

По ее щекам покатились слезы. И Ласточка зажмурилась. Она догадывалась. Она знала, на что идет Сокол и до последнего надеялась, что ошибается. Сейчас, глядя на его спокойное лицо, все сомнения тут же растворились. Ласточка могла бы продолжить бороться, сопротивляться воле Сокола и всеми силами защитить его от Огинского. Но она знала, какого это, когда тебя лишают свободы выбора и силком тащат за собой. Ни кому она бы не пожелала такой судьбы. Пусть Сокол принял решение умереть, а она просто будет рядом. До последнего вдоха.

Хотела быть ближе к тебе, когда ты уйдешь.

Сокол поджал губы и благодарно кивнул ей. Смотреть в светло-голубые глаза перед тем, как все померкнет, было лучшим прощанием. Получить долгожданное признание и самый желанный поцелуй прошлым вечером было лучшим откровением.

Моя милая Ласточка, я уйду, а ты останешься. Время придет, и мы снова будем рядом. Только не спеши.

Сокол снова посмотрел на Огинского и устало улыбнулся. Пришло время нажать на курок и закончить все это. Русская рулетка будет проиграна, Но смотря с какой стороны смотреть. Если выигрыш — это целая и невредимая шкурка, с которой останется лишь смахнуть пыль, то ты заранее мертвец. А если победа — это счастье в глазах близких людей и точка в сложноподчиненном предложении с несколькими основами. Давить со всей силы, чтобы отдача была как можно сильнее. Чтобы уничтожить себя же своими же словами. Контролировать даже собственное убийство.

— Я не убивал Гурова. Он сам убил себя. — Он сделал глубокий вдох и продолжил. — Гуров хотел в последний раз посмотреть, каким я вырос и что собой представляю теперь. Он восхищался мной, боготворил меня. А затем убил себя, чтобы не видеть, как ты сходишь с ума. Ты бы видел, как горели его глаза, когда он на меня смотрел. И как его выражение лица искривлялось, когда он говорил о тебе.

— Замолчи! Замолчи! Замолчи! Замолчи! — Огинский завопил, как раненное животное, и нажал на курок. — Умолкни, наконец.

Сокол довольно улыбнулся, а после упал замертво. Кровь окрасила его одежду, и наступила тишина,