Некоторое время слышали только хриплое дыхание, свое и другдруга, потом одновременно поднялись, нас шатало, но мы принялись осыпать другдруга ударами. Похоже, я все же перемог, он зашатался под моими ударами, началотступать.

За его спиной я увидел огражденную небольшим бортикомстеклянную крышу, усилил натиск, а когда его ноги почти уперлись в ограждение,подпрыгнул и нанес сокрушительный удар в челюсть. Нет, в челюсть не получилось,даже в грудь не сумел, да и насчет сокрушительного… но в живот толкнулдостаточно, чтобы он отшатнулся, отступить уже некуда, замахал руками.

– Прощай, придурок, – выдохнул я в изнеможении.

В моих глазах он прочел все и, падая на стеклянную крышу,вскрикнул:

– Не-е-е-е-е-ет!

Зазвенело, посыпались блестящие прозрачные обломки. Тяжелоетело понеслось вниз, я нагнулся и посмотрел с великим удовольствием. На следующемэтаже он пробил еще одну крышу, тело уменьшалось, зато обломков все больше. Ещеэтаж, грохот, звон, тело летит вниз, окруженное, как планета тучей астероидов,и все время звучит это «Н-е-е-е-е-е-ет!», красота, век бы слушал, словно ФреддиМеркури…

Мозг обожгла беспощадная мысль: а что, если эти стеклянныекрыши лишь затормозят падение, а в самом низу он просто шлепнется, слегкаповредив мизинчик?

– Да чтоб тебе… – сказал я и ринулся к черной лестнице.

Никогда я еще не бегал с такой скоростью, наматывал виток завитком, вот уже тридцать девятый, тридцать восьмой, тридцать седьмой этаж… нозвон все ниже и ниже, догнать не удается, ну да это понятно, я же дал ему фору,а не стоило, но это я сейчас такой умный. Это так и называется: остроумие начердачной лестнице… тридцать шестой, тридцать пятый…

– Не-е-е-ет!

Идиот, ну что за дурацкий вопль, это все равно что «Это моямашина!» или «Позволь, я позабочусь о тебе…», а то и вообще идиотское «Ты все о’кей?»,на что на три четверти искалеченный, ослепший и с отрубленными руками и ногамидолжен ответить обеззубленным ртом: «Да, все в порядке».

…тридцать четвертый, тридцать третий…

Ну да, возраст Христа, а как же иначе, хотя можно и тридцатьтри коровы, и тридцать три удовольствия, и тридцать третий подвиг Геракла, судяпо голливудской штамповке…

– …е-е-е-ет!

Ни фига себе тянет ноту, в оперные певцы бы, самого Карузоперепел бы, но он настоящее дитя века: кому на фиг нужны оперные, а воткиллерам и почет, и уважение, и заработки, что оперным и не снились.

…тридцать второй, тридцать первый…

Вроде бы удар намного глуше, словно, помимо застекленныхрам, просадил задницей или дурной головой еще и перекрытие, да и крик на мигпрервался, затем продолжался уже октавой выше. Я ускорил бег, на ходусовершенствуя технику: где прыгал через три ступени, где ухитрялся скакатьчерез перила и оказываться на пролет ниже, здесь очень важна координация, чтобывыигрыш не обернулся потерями, а крик «Не-е-е-е-ет!» все длится, но уже неотдаляется, даже как будто бы слегка приблизился.

…тридцатый… двадцать девятый… двадцать восьмой…

Ну кто так строит, кто так строит, ну на фиг такиенебоскребы, у нас же свой путь, чего за Европой гонимся, откуда это дурацкое«догнать и перегнать», одноэтажные домики – самое то, в крайнем случае – двух,даже Екатерина Вторая жила в двухэтажном…

…двадцать третий… двадцать второй…

Наконец я выскочил около лифта, за мной тянется кровавыйслед, меня понесло по кругу, я понимал, что надо остановиться, но сорок круговпо спирали на большой скорости сделали свою гнусное дело: я и здесь, на ровномместе, продолжал бегать по кругу, Кварг поднялся, пистолет в руке, крикнул:

– Не могу на такое смотреть!.. Получай, чтоб немучился.

Грянул выстрел. Острая боль прожгла насквозь, я попыталсясам выстрелить в ответ, но пулю тоже послал по спирали, руки овялились, ногиподкосились, пол прыгнул навстречу, в черепе мелькнула только одна мысль: «Все,отпрыгался…»

Но темнота не охватила полностью, хотя задыхаюсь от боли, вглазах чернота и блещут звезды. Меня держали за руки, я чувствовал, как трещитразрезаемая одежда, теплые струйки текут по бокам, подтекают под спину. Яуслышал торопливый голос:

– Обезболивающее!.. Что, опять нет?.. Он не выдержитболевого шока!!!

Густой угрюмый голос донесся с другой стороны:

– У нас на планете в таких случаях применяется общаяанестезия…

Первый голос спросил:

– Что это?

– Удар по башке. Отключается, ничего не чувствует.

– Это общая? А если местную?

– Это удар по этим, как их, словом, гениталиям.

– Гм… ладно, лучше общую. Нет, у вас такие мускулы, чтоголову разнесете. Маша, берите дубину. Всего один удар!

Женский плаксивый голос:

– Гарпакс Велизарович, мне его жалко…

– А если он… умрет от боли – вам не будет жалко?

– Ладно, попробую…

Я ощутил движение воздуха, голову сотряс страшный удар. Вглазах замелькали искры, все потемнело, голоса истончились, потом я услышал:

– Бля… а это что?

– Ладно-ладно, Гарпакс Велизарович, не волнуйтесь, унего наверняка есть дети.

– Черт, кто выдрал из инструкции двадцать третьюстраницу?

Другой торопливый голос умоляюще:

– Ребята, поднажали, поднажали!.. Через пятнадцатьминут первенство по футболу!

– Да иди ты… У меня еще после вчерашнего руки трясутся…Э-э, если это мы рану зашивали, то что это?..

– Зря мы, Гарпакс Велизарович, переоделись врачами.Лучше было оставаться в тюрьме… а то и вовсе рубили бы лес на своей планете, атеперь вот…

– Да ладно вам, когда-то же учиться надо. Может быть,чему-то и научимся… постепенно…

Голоса истончились, пропали, а я провалился в забытье.Чернота обступила со всех сторон, но голоса снова зазвучали, уже другие,потусторонние, бубнили все громче, стонали, завывали, требовали, я слышалтриумф, торжество, они уже видели добычу и могли ее потрогать, сейчас я очнусьуже в аду…

А вот хрен вам, проговорил я мысленно, не поддамся!. Неподдамся, вот и все! И хоть вы там глотки порвите…

Темнота начала истончаться, возникли светлые пятна, ярассмотрел знакомую комнату. Еще несколько секунд все оставалось не в фокусе.Затем с предельной резкостью увидел встревоженные лица Ивана, торкессы, а крометого, в помещении еще трое незнакомых людей, все в темных одеждах, рослые,подтянутые, с тренированными телами.

Я слез со стола, оказывается, меня там разложили, как дляжертвоприношения, дико огляделся: