— Луцы, это преждевременно. Да, войд был здесь, но мы все еще можем поймать распространителя до того, как…

— До того как Зеленый мор перебросится на соседние планеты? — уточнила Бенамора. — До того как он разрушит эту планетарную систему, пойдет по галактике, по всей ветви, по целой префектуре? Вы юны, тан Ранорий, вы не помните полностью аннигилированной префектуры Сагетта, самой плодородной и значимой для обеих Армий из-за самой крупной Колыбели и залежей ртутного льда. Вы не были свидетелем того, как Пятое Зеленое Поветрие обращало души эквилибрумов в новых распространителей, убивая даже наших Паладинов. Вы не видели, как ревет и стонет распадающееся небесное тело, как гудит материя, обращенная в ничто. Зеленый мор — вселенский потрошитель, душегуб и единственный общий враг. Вы должны это понимать.

— Пускай и так, — согласился Ранорий. — Но вам не обязательно становиться его пособниками и в страхе уничтожать планету с почти десятком миллиардов душ раньше времени.

Пол едва ощутимо тряхнуло. Оверин поднялся, блестящий и величественный.

— Мы ничего не боимся.

Он медленно двинулся к Ранорию, казалось, за ним тянулись время и материя.

— Мы защищаем не только Свет, но и даже вас, темных. Мы наблюдали достаточно гибнущих миров, чтобы перестать легкомысленно относиться к Мору.

— Светлейшие, — обратил на себя внимание Гесцил, убирая энергласс. — Как бы прискорбно ни было сообщать, но новости неутешительные: только что Обливион обрушился еще на три области Терры. Естественно, без жертв не обошлось.

Это известие забило последний гвоздь.

Меня пробрало до самых костей. Прежде чем Оверин продолжил подкреплять свое решение новыми фактами, я подступился почти вплотную к нему, игнорируя страх и здравый смысл.

— Магн, умоляю вас, — в сердцах выпалил я гиганту, больше напоминающему монумент, — дайте нам еще времени! Мы закончим дело, выследим распространителя, только не приводите указ в исполнение!

Оверин долго молчал.

— Нет. Распространитель уже набрался сил, его не остановим даже мы. Если бы он лишился сил и Мора внутри себя — тогда для вас бы еще был шанс. Но все зашло слишком далеко. Полная аннигиляция планеты, со всеми возможно пораженными душами — единственный шанс уничтожить зло. Отправить вас, приземленных, по дальнейшему пути сейчас, не отдавая Обливиону, — милосердие. — Из-за его сухого монотонного голоса эти слова прозвучали совсем не искренне.

Он обернулся к Гесцилу и протекторам.

— Приказ об аннигиляции вступит в силу через наом с этого момента. Рекомендую успеть предупредить местные поселения эквилибрумов и эвакуировать всех, кто еще этого не сделал. Закончите дела, которые у вас остались. К началу аннигиляции никого, кроме приземленных, на Терре оставаться не должно.

Остальные инквизиторы встали. Тогда же Оверин подвел леденящий душу итог:

— Таково наше решение в этом вопросе.

* * *

Мы садились обратно на ладью в гробовом молчании. Никакие слова не могли нам помочь. Все было сказано, и отнюдь не нами.

«Рано или поздно приходит битва, в которой нам не победить, — скорбным тоном сообщил нам Альдебаран. — Мне жаль вас и всех, кто исчезнет в один миг. Но это будет не больно, я обещаю. Вы отправитесь по дальнейшему пути, а не в Обливион. Я бы хотел, чтобы хотя бы протекторов было позволено перенести в безопасное место, но таков закон, а опасность слишком велика. Вы должны понять это, как воины Света. И принять».

Мы не приняли. Это было просто невозможно — о чем он думал, говоря подобную чушь нам в лицо?!

Лицемерные ублюдки, в гневе думал я. Они все.

Эфирное стекло у меня забрали, ничего против Грея у нас не осталось. Этого он хотел? Показать инквизиторам запущенность ситуации? Добиться разрушения целой планеты, на которой и сам живет? Я не мог в это поверить, слишком хлипкие мотивы. Да, он ненавидел Тьму и Свет, но что должно было повлиять на падшего, чтобы стать проводником такого? И как до столь чего-то страшного смогла докопаться Шакара?

Только я вспомнил о ней, как перед темной ладьей показался плащ Ранория. Я решительно подошел к нему.

— Помоги нам, — потребовал я. Он холодно и свысока смотрел на меня. — Тебе же нужен Индивидуум! Так помоги поймать его, мы не смогли сами, он слишком силен, нам не справиться без посторонней помощи!

Его молчание было подобно густому мраку.

— Тогда вы слабы, — ответил Ранорий. — Вы не справились, и это только ваши проблемы. Вы не заслуживаете жизни. Как и сам Индивидуум в нынешнем его виде. Я предупреждал вас.

Стоило ему начать взбираться по трапу, как я, сжав кулаки, рассерженно воскликнул:

— Ты презираешь приземленных! Тогда почему так пристально следил за Террой, почему поддерживал Шакару?! Она не умнее тебя и вашего инженерного корпуса! Она всего лишь приземленная, которая знала немного больше нас!

Он замер, а я ступил на одну ступеньку и яростно добавил:

— Ты знаешь, кто я. И ты никак не воспользовался этим, хотя мог. Сначала тебе был нужен Антарес, потом — нет. Требовалась Шакара, но ты от нее отказался. Ты хотел получить Индивидуума, но передумал. Что тобой вообще движет?!

— Ты мне скажи, — ответил он, обернувшись. Глаза Ранория были широко распахнуты и напоминали черные дыры. — Нет. Сейчас ты не сможешь. В данный момент тебе нужно думать о близящемся конце.

— В Обливион конец! Если у Вселенной на каждого имеется свой план…

— Вселенная давно мертва.

Я потрясенно замер.

— Забудь обо всем, что тебе говорят фанатики и фаталисты, открой наконец глаза. Ничего над нами нет. Всем так хочется верить в планы, заговоры, богов, судьбу, лишь бы оправдать свои поступки волей высших сил. Так страшно признавать, что всем правит хаос. Черный, бездонный, вечный и кричащий. Хаос управляет миром, и ничто иное. Это самое пугающее. Быть свободным в этом хаосе.

Ранорий сложил руки за спиной.

— Пойми, кто ты есть без оков, навешанных на тебя верой в предопределение, Вселенную и авторитеты. И сопротивляйся дороге, которую они назвали твоей судьбой. Не проси о помощи, помни, что ты один. Борись за свою жизнь, иначе она ничего не стоит.

Отвернувшись, Ранорий поднялся на палубу и, задержавшись на секунду, посмотрел в свой небольшой энергласс и бросил мне через плечо:

— Приземленные слабы. Но изредка, когда они сами того хотят, из них рождается что-то большее.

Подавив гнев и досаду, я вернулся к нашей ладье. У меня больше не было сил ни на что.

Атмосфера была как на поминках. Никто так ничего и не сказал, все пережевывали мысли в одиночку. Краем глаза я заметил в самой дальней части Рамону. Коул сидел рядом с ней, уронив голову на ее плечо, возможно, без сознания.