на спинку тахты, закладывает руки за голову, а ногу закидывает на ногу. Перед Кэт ей нет никакого смысла скрывать все самые отвратительные свои качества, в том числе заносчивость. Кузине не нужно никакого оружия, чтобы «прижать к стене» О’Райли, достаточно пристально посмотреть темными миндалевидными глазами.

– Так что случилось, Морриган? Расскажи мне, что с тобой произошло. Прошло восемь лет, а ты…

– А я капитан корабля.

– Так это правда? За твою голову назначена огромная награда. – Кэт переплетает пальцы между собой, Моргана же покачивает носком перепачканного сапога.

– Правда.

– И ты вернулась на родину, зная, что в любой момент тебя могут схватить и повесить? Да ты безумная, Морриган!

О том, что она может погибнуть, думалось как-то в последнюю очередь. Моргана бежала домой, чтобы скрыться от преследующих ее страха, отчаяния и вины. Из трех этих зверей, скалящих зубы и несущихся за ней, почуяв запах слабости, самый страшный – пожалуй, вина, откликающаяся раздражением. А раздражение – как привкус, вызванный ее надеждами на избавление.

– Курить можно?

Даже если Кэт хотела бы запретить, она все равно не отказывает. Достав из-под камзола трубку и табак, Моргана насыпает немного в чашу из резной коробочки, поджигает от пылающей свечи, покоящейся на низком столике. Она затягивается глубоко, да так, что дым обжигает легкие. И слабое умиротворение вместе с запахом жженых листьев расстилается, опутывает и всасывается в кровь. Служанка Мэри, недружелюбно встретившая Моргану, вкатывает в маленькую гостиную тележку с пузатым чайничком и фарфоровыми чашками.

Снова сердце кривится, корчится. Снова сжимается. И в голове лишь безнадежный стон, наполненный болью, которой она не может поделиться. Моргана выдыхает дым:

– Я вернулась домой, чтобы отдохнуть от всех своих дел. Сколотила состояние и теперь могу позволить себе жить так, как мне нравится. Собираюсь купить поместье в Джорджии и обосноваться там.

Служанка разливает чай по чашкам, недовольно косится на курящую в доме пиратку, но Кэт слушает настолько внимательно, что ей нет дела ни до прислуги, ни до чая.

– Грабежи и разбой – это не сколотить состояние. Морриган, грешно же.

О’Райли трясет рукой, отмахиваясь. О грехе говорить не приходится. Она уже столько всего совершила, что на пороге рая ее развернут и заставят спуститься обратно в чистилище, а там по каждой ступени на самое дно ада.

– Грешно, не грешно, но я теперь богата и не завишу ни от какого мужчины, чего всегда хотела. Теперь никто не сможет распоряжаться мной, как вещью.

Просто больше некому даже попытаться это сделать. Да и если бы Кеннет был жив – не стал бы. Глаза пощипывает, но Моргана старается не давать волю чувствам. Стесняясь оказаться уязвимой перед незнакомыми людьми, О’Райли отсылает служанку прочь. Мэри, уперев руки в бока, пытается протестовать, беспокоясь за хозяйку, но Кэт мягким тоном любезно просит ту покинуть комнату, заверив: Моргана не причинит зла.

Уж слишком вольные отношения у прислуги с госпожой, но это и неудивительно, Кэт всегда была мягкой по отношению к выполняющим работу по дому.

Как только дверь плотно затворяется, Моргана откладывает трубку на поднос рядом с чайником. Теперь они могут поговорить. И, может, этот разговор подождал бы и до утра, но О’Райли не хочет задерживаться дольше.

– Помнишь те истории, Кэт? Когда-то давно, когда я бегала…

– В таверны и верила любой чепухе? Помню. Столь восторженно ты пересказывала мне эти сказки, с упоением и удовольствием.

Воспоминания о прошлом, казавшемся тогда беззаботным, светлым и радостным, на какое-то мгновение позволяют покинуть реальность. И, окунувшись в омут памяти, ощутить себя если не счастливой, то очень близкой к этому состоянию.

– Сказки оказались не сказками, – Моргана подается вперед, опустив ногу. Она упирается локтями в колени и сцепляет руки в замок. – Я нашла ту Сферу, Кэт. Нашла и…

– Подожди, подожди, mo stór, о чем ты? Какая Сфера?

О’Райли выдыхает шумно и рассказывает все, что произошло с ней за последние восемь лет: как они бежали с Колманом, куда направились из дублинского порта, как работала, стирая пальцы в кровь, как стала капитаном, опуская только моменты особой жестокости и ту историю про Бентлея. Не может она даже с самым близким и дорогим человеком этим поделиться. Стоит лишь вспомнить, как он смотрел на нее, как умирал, поглощаемый дикой и неудержимой энергией, тонкие иглы начинают шевелиться в сердце.

И, как все нормальные люди, Кэт шепчет: «Не может быть». Но ее жизнь – не выдумка и не сказка, хотя Моргане и хочется, чтобы все произошедшее было сном. Обычным, который легко выбросить из головы, глядя на звездное небо над Карибским морем, – а потом заняться тяжелой работой и не тратить ни время, ни силы на такую чепуху, как переживание прошлого. О’Райли снимает камзол, осторожно касается золоченых пряжек на перчатке. Медленно расстегивает один, второй, третий ремешок, прежде чем стягивает мягкую кожу с запястья.

Не привыкшая к уродствам, болезням и голоду Кэт ужасается от вида некрасивой руки с темно-фиолетовыми ногтями. Моргана шевелит пальцами. Легкое покалывание отдается по нервам к локтю, затем к плечу. Раньше болело больше, чем сейчас.

– Это ужасно. Мне так жаль… Господь всемогущий, Морриган!

Моргана знает, что она хочет сказать: ее нужно было запереть дома и никогда не дать вырваться на волю; ее нужно было закрыть в поместье, чтобы на лице никогда не появился шрам, чтобы левый глаз не был слепым и чтобы рука не выглядела как нечто инородное. Но этого не случилось, и жизнь сложилась так, как сложилась. О’Райли показывает кузине, на что ее обрекло проклятье. Демонстрирует изуродованную руку с печалью на лице.

Кэт плачет.

* * *

«Последняя фантазия» – а именно так решила наречь безымянный корабль Моргана – успела уйти далеко от Питсберри. И новое судно даже вселяет в Моргану какую-никакую надежду на безоблачное будущее. Вот только нет ничего более опасного, чем вера в лучший исход. Надежда – приставучий репей, запутавшийся в грязных волосах. Первым делом, вступая в жестокую борьбу с неизвестностью, нужно постараться избавиться от привычки надеяться, иначе разочарование может быть столь велико, что заставит отказаться от существования.

Дневник покоится на столе. Моргана не убирает его с видного места, чтобы каждый раз напоминать себе об ухудшающемся положении: у них на хвосте болтается кучка мертвецов, которая точно не захочет оставить их в живых. Пусть они их не видят, но волосы на затылке все равно шевелятся. О’Райли то и дело касается обложки, все равно не зная, как подступиться к написанному. Внутри на обгорелых листах нет ничего, кроме имен убитых. И самое ужасное, он вписал туда и ее. Скорбь и сожаление грызут Моргану. Она не имеет права осуждать Бентлея. И все же она думала, что осталась в