– Сдается мне, что ты не так уж проста, красотка! А ведь ивпрямь красотка… – Он провел ногтем с черной каймою грязи по голой груди Марии,и все, что она могла сделать для своей защиты, это выплюнуть в лицо сержантакровь, наполнявшую ее рот. В следующее мгновение она опять лежала на земле исквозь кровавую пелену смотрела на сержанта, который, небрежно утеревшисьрукавом, принялся нарочно медленно отстегивать свою саблю.

Данила рвался, кричал, бранясь и плача, но сержант, необорачиваясь, тюкнул его кулаком в голову – тот и умолк, замер в пыли кучкойокровавленного тряпья.

– Господи, прими душу раба твоего… – прошептала разбитымигубами Мария и закашлялась, понимая, что о ней уже некому будет помолиться.Каждый вздох причинял нестерпимую боль, а так хотелось еще раз, последний развдохнуть живой, пахнущей ветром свежей прохлады! Ну уж скорее, что ли… Мариячуть приподнялась навстречу сверканию смерти, уже занесенной над ней. Воттеперь она и правда никогда не забудет вчерашней ночи, эта память уйдет с нею…далеко! И, несмотря на дикую боль в избитом теле, она улыбнулась своимвоспоминаниям, но тут же испуганно встрепенулась при звуке громкого, грубого,словно бы чугунного голоса:

– Завязать в мешок и утопить!

Она уже где-то слышала этот негнущийся бас! Она уже испыталапрежде мертвую хватку этой огромной ручищи, она уже видела это багровое лицо… иМария уставилась в ухмыляющееся лицо Жако, от всего сердца ненавидя сейчас дажене его, а весь этот мир, который был столь безобразно тесен.

* * *

Что было потом, Мария сознавала смутно. Жако тащил еекуда-то; следом бежали люди: Мария слышала их крики. Потом запахло речнойсвежестью, и Мария с наслаждением вдыхала этот запах.

Она открыла глаза. Водная гладь чудесной реки стелиласьперед нею. Сена текла мирно и величаво, во всю ширь раздвигая берега.

Марию потащили в воду, но Жако сморщился:

– Да ну, будет тут болтаться у берега, дохлятина. Дайтекамень побольше, чтоб сразу на дно! Обойдемся и без мешка, жалко тратить на этупадаль.

У берега болталась лодчонка. Жако положил на дно обвязанныйверевками камень, сел на весла, намотав на кулак веревку, которая была накинутана талию Марии, а другим концом привязана к камню, и мощными гребками началудаляться от берега.

Толпа шумела, махала, желала удачи.

Волны захлестывали лицо Марии, тащившейся за кормой, и всехсил ее хватало лишь на то, чтобы подтягиваться на веревке как можно выше,пытаясь не захлебнуться.

Лодка замерла, веревка натянулась – Жако подтащил жертву кправому борту, и она в последний раз увидела толпу на берегу. Жако удерживал ееодной левой рукой, правой же без малейших усилий перевалил через борт камень.

Страшная сила его тяжести потащила Марию вниз, в глубину,однако тотчас – она даже не успела захлебнуться! – такая же сила выхватила еена поверхность. Лезвие ножа блеснуло… освободив ее от камня.

Не веря себе, Мария вцепилась обеими руками в лапищу Жако,который, чудилось, без малейших усилий удерживал ее над водой.

Успокаивающе подмигнув, он обернулся к берегу и помахалсвободной рукой, как бы показывая: дело сделано!

Радостный крик был ему ответом, и Жако сросся с веслом,удерживая лодку, которую едва не развернуло течением.

– Сможешь держаться за борт? – проговорил Жако, необорачиваясь к Марии. – Недолго – главное, спуститься пониже по течению, тогдая возьму тебя в лодку, мы дождемся ночи и вернемся в город.

Мария все еще цеплялась за его ручищу, как за последнееприбежище в жизни, забыв, что́ ей некогда пришлось пережить от этих рук, иЖако нехотя, как бы с натугой усмехнулся:

– Не бойся. Меня ведь послал за тобой Ночной Дюк – я не могего ослушаться. Берись за борт, ну? Мне надо грести, не то с берега заметятнеладное.

Мария заставила себя перехватить пальцы, удерживаясь заборт. Тупое оцепенение охватило ее: как могла она удержаться за борт; какслучилось, что спасение пришло к ней в образе чудовища Жако и кто такой этотНочной Дюк. Филин [121], что ли? Не тот ли филин, чей крик сопровождал ее этойночью? Не тот ли, что ухал на кладбище? Не тот ли, с кем она…

Это было ее последней мыслью.

– Вы что, всерьез думаете, что в рядах мятежников царитединство? Они едины только в стремлении убить как можно больше ни в чем неповинных людей. И каждый желал бы увидеть среди них и своих соратников!

Какой громкий, резкий голос! Мария чуть повернула голову,пытаясь укрыться от него, но он звучал со всех сторон сразу:

– У каждого свои гнусные цели. В этом так называемом общемдвижении каждый ищет личного обогащения, возвышения, прославления, прикрываясьгромкими словами о благе государства. Если они что-то и делают для счастьянарода и Франции, то по чистой случайности, сами себя не помня при этом отизумления.

Вокруг негромко засмеялись, и другой голос, манерно глотаяокончания слов, подхватил:

– Каждый из них хочет как можно скорее разбогатеть, нажитьогромное состояние быстро и не работая.

– Ну, господин маркиз, – не без лукавства перебил женскийголос, – вы тоже нажили свое состояние быстро и не работая.

– Да, – под общий хохот согласился тот, кого назвалимаркизом, – можно сказать, это произошло в одночасье, когда мой отец свалился сконя и сломал себе шею. Но могу поклясться перед богом: я не приложил к этомуни малейших усилий, и руки мои чисты. Вдобавок я с рождения звался де Вильон. Аэти убийцы, эти паршивые демократы и прислужники черни совсем недавно былибуквально снедаемы страстью к аристократизму, тому самому, который сейчас имибезжалостно истребляется. Даже изменяли свои фамилии: урод Дантон, вообразите,подписывался д’Антон, а злодей Деробеспьер превратился в Максимилиана деРобеспьера. Ничтожный выскочка в прошлом – Неподкупный [122] убийца сейчас!

Вокруг зааплодировали, и Мария с усилием открыла глаза.

– Тише, господа! Нас просили говорить потише! – послышалсяженский голос. – О, кажется, наша гостья очнулась.