Симолин в отчаянии махнул рукой:

– Монморена – это ведь он выдал злополучный паспорт! –привели в Национальное собрание под конвоем, народ бросался с такой яростью кего дому, что забили тревогу, и отряды Национальной гвардии отправились туда,чтобы защитить дом от ограбления. Монморен отвел от себя подозрения, нопоговаривают о его скорой отставке.

– А вы как же? – прошептала Мария.

– Я разослал всюду, куда только мог, покаянные письма: я,мол, не я, и бородавка не моя, не ведаю, что там такое баронесса Корф сделала,– развел руками Симолин. – Даже в Петербург послал такое донесение.Незашифрованное. Обычной почтой. Пусть читают, может быть, это даст мне ещехоть полгода относительно спокойной работы. Вряд ли больше удастся урвать у этихбесноватых. Получил шифровку от Безбородко: предупреждает, что скоро они вышлютиз Петербурга Жене́ и прочих французов, а это будет означать конец русскоймиссии в Париже. Видимо, придется все передавать тайным агентам… а явнымуезжать.

Они стояли на вершине холма Шайо на площади Этуаль, откоторой лучами расходились двенадцать широких проспектов, в том числеЕлисейские Поля, спускаясь затем к восьмиугольной Гревской площади, за которойпростирался парк Тюильри, и где-то там, за деревьями, королевский дворец… Марияс тоской думала об этой несчастной женщине, в глаза которой холодно, неумолимозаглянула судьба.

Как же так произошло, как приключилось, что почтиполугодовые усилия по подготовке бегства королевской семьи будут сведены на нет?Несколько дней назад, когда Мария и Данила окольными путями, измученныесмертельно, пробирались в Париж, самым важным казалось: найти причину. Найти –это уже как бы наполовину исправить, думала Мария, но сейчас ничто не быловажно, кроме одного: дело кончено. Слишком долго готовились, слишком тщательно,слишком пышно и роскошно путешествовала «баронесса Корф» с семейством; слишкоммного народу знало о предполагаемом бегстве. Ах, да что говорить! Все кончено,и небо затянуто тучами, и не видно звезд, и ветер, ветер… Июль, а как холодно!Марию била дрожь в грубошерстном плаще: она так и не переоделась после стычкина дороге. Понимая, что мелькать на виду у людей нельзя, она послала заСимолиным Данилу, а сама до костей продрогла, ожидаючи. И как же тяжко, какстрашно узнать теперь, что возвращаться в Париж ей нельзя было ни в коемслучае, что дом на улице Старых Августинцев разграблен, что карикатурами напреданную королеве баронессу Корф полны газеты, что при звуке этого имени улюдей ушки на макушке, что какую-то даму, приняв ее за баронессу Корф, базарныеторговки били тухлой рыбой, забили насмерть! Надо уезжать…

– Лекарство есть от всего, кроме смерти, – почти сердитобуркнул Симолин. – Знаете такую поговорку? Я принес вам деньги, документы навыезд из Франции. Дал бы вам письма в Петербург, но боюсь… боюсь. Эх, зачем,зачем вы вернулись! Уж сто раз в Марселе были бы – вас ведь ждали там! – иписьма мои плыли бы с вами в Россию!

– А Евдокия Никандровна еще в Париже?

Симолин молчал, понуро свесив голову, и вдруг Мариипоказалось, что его плечи дрожат.

– Иван Матвеевич… – прошептала Мария, хватая его за руку. –Что?..

И осеклась: старик, не скрываясь, плакал, пытаясь что-тосказать, но голос не повиновался ему, и прошло несколько страшных мгновений междуужасом и надеждой, пока Симолин смог заговорить:

– Ее убили, потому что все знали: она была теткой баронессыКорф.

– Нет!

Мария прижала пальцы к губам, и в долю секунды вся историяее трагических отношений с «графиней Строиловой» пронеслась перед ее мысленнымвзором. Тетушка Евлалия, она же Евдокия Головкина, на постоялом дворесочувственно смотрит на беременную племянницу… кроет добрым русским матомНиколь, заломившую непомерную цену за обман барона… идет, прихрамывая, средьвеселых масок, скрывающих искаженные алчностью лица под желтым оскалом Смерти…сидит вся в черном, величественная и бесстрашная, под злобными взглядамивзбунтовавшихся женщин… несет в Тюильри огромную коробку с сухими бисквитами,среди которых спрятаны письма Ферзена к королеве, полные самой нежной любви исамых безумных планов спасения… Всегда тетушка, всегда рядом с Марией! Да какже поверить, что ее больше нет? Разве можно в это поверить?

Симолин перекрестился.

– Добрая была женщина. Нет, не добрая, а… великая! Великаябыла женщина, царство ей небесное!

Он помолчал. Молчала и Мария, только взглянула на Симолинаполными слез глазами, и тот, поняв ее невысказанный вопрос, горестно ответил:

– Мы ее похоронили по-русски, без тяжелых камней. Там же, накладбище Сент-Женевьев, где и Димитрий Васильевич упокоился… вернее, где могилаего.

Он поцеловал руку Марии.

– Тут еще вот что, – нерешительно продолжил Иван Матвеевич.– В жизни ведь всегда так: теряешь, но и обретаешь. – Он медлил, словно пытаясьподобрать нужные слова, но тут совсем близко раздалось уханье филина, и Симолинневольно вздрогнул: – Нет, заболтался я! Вам надобно уходить скорее. Не могупозвать вас к себе, сами понимаете – за мной глаз да глаз!

Мария понимающе кивнула. Она на протяжении всего разговора,чудилось, ощущала на себе чей-то пристально-неусыпный взор; что же должениспытывать бедняга Симолин, который шагу не может ступить, чтобы за ним небежала тройка филеров?

– Однако же, поскольку заставы все закрыты, ночь можнопробыть в сторожке, на кладбище Сент-Женевьев, – скороговоркой шептал ИванМатвеевич. – Прежний сторож помер, а новый – он человек хороший. Добрыйчеловек! – Голос его зазвенел от волнения. – Берегите себя, душа моя. Храни васбог. Только ему ведомо, свидимся ли еще, так что прощайте. Будьте счастливы!

Троекратно расцеловавшись с Марией, он перекрестил ее, азатем удержал Данилу:

– Погоди, друг мой. Тебе я должен сказать, где лошадейдостать.

Они отошли в сторонку, а Мария стояла, обхватив себя заплечи и вся дрожа. По спине все еще бежали мурашки от того зловещего уханья.Крик филина беду вещует, гласит примета. Ох, до чего же дожил Париж, коли всамом сердце его, на площади Звезды, завелся спутник лешего! Надо скорее уйтиотсюда. Может быть, в той сторожке на кладбище будет тепло?..

* * *

Но сторожка оказалась заперта. Вот и еще одна приметасбылась: филин не к добру хохочет. А что бы ей не сбыться? Приметы – в нихмудрость вековая!

Мария тряхнула головой. Мысли плыли едва-едва – ненужные,пустые, ни о чем. Смертельно хотелось спать.

– Ты иди, поищи этого сторожа, что ли, – вяло сказала онаДаниле. – А я здесь подожду.