Она вновь расхохоталась, и только сейчас Мария поняла, чтоГизелла пьяна – от вина, от крови ли, неведомо. И это открытие уничтожило вдуше Марии всякое подобие жалости к бывшей подруге.

– Смотри! – крикнула она, хватая Гизеллу за руку с такойсилой, что лицо графини исказилось от боли, и волоча ее за собой в соседнююкомнату, где на узенькой модной козетке, наспех застеленной черным плащом,лежал Сильвестр – мертвый, застывший, нелепо большой для этого нелепогодамского предмета обстановки.

Гизелла пронзительно вскрикнула, недоверчиво вглядываясь влицо брата, но не бросилась к нему, а обернулась к Марии, вгляделась в ее лицоогромными черными глазами – и вдруг сникла, увяла, опустила руки:

– Тебе, я вижу, все известно?

Мария с удивлением кивнула. Она ждала большего, неизмеримобольшего! А Гизелла с упреком смотрела на мертвого и сердито говорила – то лиему, то ли себе, то ли Марии:

– А я знала, что это плохо кончится. Но это все Пьер, онненавидел Корфа за то, что тот ненавидел масонов. Но главное – его безумноетщеславие! Он же мнил себя гениальным писателем. Он поставил этот спектакль,уверяя, что кровь оттолкнет Сильвестра от тебя! Жалел только, что ты не оценишьего гениальный замысел, ибо никогда не узнаешь правды!

Мария с трудом сообразила, что Пьер – это Пьер Шодерло деЛакло. Но его участие в этом деле ее ничуть не удивило: к нему и так вели всенити, начиная с его появления в доме Гизеллы накануне рокового бала и кончаяподброшенной книгою.

Неудовлетворенное тщеславие, сказала Гизелла? А что, вполнемогло статься, что Шодерло де Лакло подкупил кого-то из слуг, чтобы Марии подсунулироман, как подсказку. Знаменитый романист не мог, не смел оставаться в тени: онжаждал аплодисментов даже от той, чья жизнь была разбита его талантами!Конечно, он придумал все это по просьбе Гизеллы, тут у Марии не было никакихсомнений. Но… зачем? Что значили последние слова Гизеллы? Выходило, оназамышляла убить не только Корфа, но и любовь брата к Марии? Да зачем, зачем,если счастье Сильвестра всегда казалось ее единственной целью?

Недоумение недолго длилось: Гизелла схватила в объятиямертвое тело и, покрывая поцелуями залитое кровью лицо, закричала:

– Я сделала это для тебя! Я готова была на все для тебя, ноты не должен был любить ее так сильно! Ты любил и других женщин, но всегдавозвращался ко мне. Я ревновала, я страдала, но ты всегда возвращался! Тыговорил, что не знал никого лучше, ты клялся, что ни одна женщина не сравнитсясо мной! Я тоже… мне никто не нужен был по-настоящему, кроме тебя! Ни Пьер, ниего герцог, ни сам Мирабо – только ты один. Всегда, с тех самых пор, как намстало пятнадцать. Ты помнишь?.. Ну не лежи так, не будь таким холодным! Обнимименя, скажи, что любишь меня, что хочешь меня, как прежде! Ну пойдем, пойдем сомной прямо сейчас, ну?

Мария зажала уши, зажмурилась, чтобы не слышать бесстыдныхпризнаний, не видеть рук, которые бесстыдно расстегивали одежду трупа.

Любящая сестра? Так вот какова эта любовь!.. Кто осудитМарию, если она сейчас уложит Гизеллу навеки рядом с тем человеком, с которымее связывала не только кровная плоть, но и преступная, кровосмесительная связь?Уложит тем же самым клинком, на котором засохла кровь Сильвестра…

Нет. Она повернулась и стремительно вышла из комнаты,пробежала по коридору мимо замерших, испуганных слуг, скатилась с крыльца ивскочила в карету, истошно крикнув бледному, как призрак, Даниле:

– Гони! Гони вовсю!

Лошади понеслись. Мария откинулась на спинку сиденья,закрыла глаза, всем существом слившись с грохотом кованых копыт по булыжноймостовой. Ее уносило все дальше и дальше от этого дома, от прежних страстей, отпрошлого, от сладости утоленной мести… или горечи? На душе у нее было тяжело,горло сжималось.

Она высунулась в окно, подставив лицо ветру. Данила,свесившись с козел, обернулся, глянул встревоженно. Мария кивнула успокаивающе,даже попыталась улыбнуться в ответ.

Первая звезда медленно возникала в бледно-сиреневом закатномтумане – дрожащая, прозрачная, прекрасная до слез. Мария смотрела на нее неотрываясь, с изумлением ощущая, как постепенно отлегает от сердца, проясняютсямысли, как, подобно шелухе, спадает с нее чужая злоба и нечистая страсть ичерные помыслы улетают вдаль, гонимые встречным вольным ветром.

Этот небесный взор, исполненный благодати и чистоты, как бывнушал: ты жила неверно, неправедно, но в твоей воле искупить прегрешениядеянием великодушным и самоотверженным. Вот на это нужно направить все помыслыи усилия свои, вот за что и жизнь положить не жалко!

Да, похоже, Евдокия Никандровна права. И впрямь, последнее,что Мария может сделать в этой стране, – по мере сил своих помочь тетушке, и ееновой подруге Элеоноре Салливан, и этому хладнокровному англичанину КвентинуКрауфорду, который, кажется, как и Аксель Ферзен, рыцарски влюблен вМарию-Антуанетту и готов на все для обожаемой королевы. Да, Мария поможет им,поможет королеве, чтоб не закатилась никогда звезда ее счастья, величия ижизни, а потом уедет домой. Здесь кончено все… здесь кончено все, осталасьтолько скорбь!.. И, еще раз взглянув на звезду, которая всходила все выше ивыше в небесах, Мария крикнула Даниле, чтобы повернул не на улицу СтарыхАвгустинцев, а к дому тетушки.

* * *

Тогда она не знала и не могла знать, что почти полугодовыеусилия по спасению Марии-Антуанетты закончатся ничем, и никому прежде неизвестное название – Варенн – навсегда войдет в историю как символ одного изсамых благородных и безнадежных деяний, о каких только слышала Франция.

Она не знала тогда, что, уезжая из Парижа с чувствомисполненного долга, всего через неделю, с трудом избегнув смерти, будет вдвоемс Данилою пробираться туда вновь, возвращаясь к своему прошлому, – тайком,всеми гонимая, отчаявшаяся, желая узнать лишь одно: что же сорвалось в тщательноотлаженном плане? Почему он провалился? Что ждет теперь королеву?

– Вы можете представить, Машенька? Их остановили какие-тожалкие людишки, даже не солдаты, числом не более полудюжины: прокурор общиныСос, торговец свечами и бакалейщик, какой-то трактирщик… Да разве король неимеет права, которое дано всякому нищему, – путешествовать беспрепятственно посвоим собственным дорогам? Да если бы он гаркнул на них, если бы… да онирастаяли бы, как сальные свечи от жара печки! – Симолин еле совладал с дрожащимот ярости голосом. – Увы, такой поступок не в его характере. Они уехали впонедельник ночью, а в субботу уже вернулись – как пленники. Теперь их сторожаткак преступников, даже в самых интимных апартаментах королева должна спать с открытымидверями.