Когда у Репрева кончились силы и его уже не держали лапы, он ползком, изворачиваясь по-змеиному, двинулся в неизвестность, влача за собой кровавый след. Боль шпарила культю хвоста, и от таза всё тело словно наливалось кипятком. К ране липли с земли прелые, похожие на мёртвых иссохших лягушек листья, гнилая труха, длинные сосновые иголки и прочий лесной сор.

Репрев старался не задаваться вопросами, куда он ползёт и что его ждёт дальше, да и что-то не заладилось с вопросами: мысли бродили в распухшей, как картонная коробка забродившего молока, голове, и она в любую минуту готова была рвануть. Помимо боли в обрубке хвоста, за решёткой рёбер колики орлом клевали правый бок, и там, под правым боком, репетируя террор, тоже тикала бомба – это раскочегаривалась печень.

Томящаяся тошнота только усугубляла тревогу. Давящее однообразие бора, за слезами, как за грязным стеклом, расплывалось, и Репрев волочился наугад, пока не наткнулся на препятствие. И, оползая его, прощаясь с сознанием, разбрызгивая ресницами слёзы, лишённый сил, он поднял глаза: над ним стояли доктор Цингулон и его отряд.

Глава 11. Северное сияние

Астра всю ночь не мог сомкнуть глаз и заснул лишь под утро коротким и бестолковым сном, когда от мыслей уже шла кругом голова и усталое сознание перестало задавать вопросы.

Ночью вдруг стало очень зябко и противно, и тогда он стал жаться к Алатару, спящему к нему мордой и своим дыханием взъерошивавшему шерстинки у него на лбу, стал зарываться в его мех, но и это не спасало от холода. Умбра спал за спиной у тигра, ближе к стеночке.

Астра встал и в первородной тьме, в которой тонули предметы и вещи, в которой чертились только их контуры, образы, подкрался к окну, поморгал, потрясённый увиденным: на опушку тонким слоем осел снег, и мерещилось, что его можно было сдуть, и даже в ночи снег блестел, как серый мрамор. Юный кинокефал осторожно обернулся на спящих Алатара с Умброй и, поскрипывая половицами, горбясь и словно хватаясь за тьму растопыренными, крючковатыми пальцами, подобрался к двери, как можно тише вытолкал её, изрядно потяжелевшую, как ему это ощутилось, на морозный, одуряющий воздух, обхватил себя руками за плечи, весь задрожал, затрясся, и челюсть запрыгала, как на проволочке.

Лес, взявший опушку в кольцо, стоял в траурном молчании – такую тишину можно услышать после какого-нибудь громкого взрыва. Астра всегда думал, что ночью в лесу живут звуки, кипит жизнь. Но, может быть, так оно и было где-нибудь в другом месте. Сосны накинули на свои острые головы мрачные капюшоны, став как бы выше, значительнее и таинственнее; они словно увидели юного кинокефала и обмерли в замешательстве, но сейчас двинутся навстречу, через какую-то секунду, миг, мгновение. Или, как это виделось Астре, сосны кто-то заключил в послед, в чёрную оболочку, в чёрное яйцо, чтобы они на следующее утро вылупились из него.

И всё было на своих местах, словно привязанное толстой цепью с одним звеном: две сросшиеся сосенки-близняшки и третья – приёмная, как будто чужая, – поодаль; за домом – три улья, один – раскуроченный Алатаром, – и они тоже на своих местах, не сдвинулись ни на миллиметр. Неразумные – неразумнее твари – не знающие трагедий, безучастные ко всему. А может быть, пока ульи за розовым домом, пока их не видит юный кинокефал, – их не существовало, они были рассеяны на атомы и беспорядочно летали по миру, ожидая, когда на них взглянут? Да всё уже может быть, и всё нужно подвергать сомнению, каждые видимые и невидимые предметы и явления.

Астра поспешил вернуться в дом, лёг в постель, вжимаясь в Алатара, сцепив ладони в замок, грел их у его мохнатого живота и всё думал, как там Агния в таком холоде.

Наутро взошли сугробы. И Астра понял, какие страшные изменения произошли в нём: он разучился удивляться! Снег в сентябре – ну и что такого? Обычное дело. По крайней мере, в Зелёном коридоре.

В величественном платяном шкафу он взял себе длинное, до колен, пальто с каракулевым воротником, шерстяные штаны, тёплые сапоги и шапку с ушами. Как и Алатару, Умбре морозы были нипочём, тем более на нём круглый год была зимняя одежда.

Маленький фамильяр ходил как в воду опущенный, и даже не ходил, а шатался, почти не разговаривал, а если и говорил что-то, то односложно, унылым и удручённым голосом – у Астры сердце кровью обливалось. Юный кинокефал пытался чем-то отвлечь фамильяра, занять его, но все попытки оборачивались неудачей. Алатар тоже молчал, но задумчиво и серьёзно.

Тигр вышел на крыльцо, уставив взгляд в слепящую выбеленную даль меж сосен. Когда к нему подошёл Астра, держа Умбру за руку, он перепрыгнул через ступеньки и, не проронив ни слова, пошёл в ту сторону, куда вчера убежала Агния. Умбру почти сразу посадили к нему на спину – тигр безропотно приостановился и присел. Маленький фамильяр часто и громко зевал, сначала прикрывал пастушку (так Умбра называл свою драконью пасть – «пастушка») кулачком, потом зевал, забыв обо всех манерах, ещё шире разевая пастушку, а потом и вовсе лёг на тигра и засопел.

«Совсем умаялся», – подумал Астра.

Астра пытался выведать у Алатара, куда они держат путь, но тот хранил молчание. Юный кинокефал не различал, прямо они идут или петляют, а может, куда сворачивают, не выдержал и спросил:

– Куда мы, Алатар?

– Туда же, куда и раньше, – ответил он, не сбавляя хода, – за малахитовой травой.

– Не нужна мне малахитовая трава! – внезапно рассердился Астра. – Мне нужна Агния! А уже потом малахитовая трава и всё остальное.

– Ну а мы переставили слагаемые: сначала – трава, потом – всё остальное, – равнодушно ответил Алатар. Казалось, ничто на свете в эту минуту не беспокоило его.

– Но ты обещал найти их! Тогда у ручья ты говорил…

– Я говорил, что подумаю, как их найти, – в безразличный голос тигра проскользнули нотки недовольства.

– И?!

– И не придумал, – но вдруг уголки его губ подвернулись, и он медленно, как пароход, чтобы не разбудить спящего у него на спине Умбру, развернулся с хитрой, может быть даже подлой, полуулыбкой к Астре и снизу вверх взглянул в его голубые, неуверенные глаза, сказав: – Таковы нерушимые правила Зелёного коридора. Мы движемся только вперёд и никогда назад. Как стрелка часов, как время.

– Да брось, любое правило можно нарушить или, по крайней мере, обойти! – воскликнул Астра, всплеснул руками и, притопнув ногой, поднял снежную