class="p1">– Если бы я промедлил хоть минуту, ты бы со мной сейчас не разговаривал, – ответил с неохотой Алатар.

– Ты случайно не забыл, что у тебя есть вода, которая буквально возвращает с того света?! – заверещал Астра.

– Нет, и я только что залечил твою рану мёртвой водой. В тебе теперь новая свежая кровь, которую твоё сердце в это самое мгновение гонит по сосудам, – Алатар говорил с отторгающим безразличием.

– Ты променял мою жизнь на две другие, без моего согласия!

– Астра, ты был не в том состоянии, чтобы спрашивать у тебя согласие, – продолжал Алатар с всё больше и больше пугающей отчуждённостью. – И не хорони прежде времени Репрева с Агнией – сказал же, что найду способ извлечь их из Коридора.

– Ты знал, знал, что я отдам свою жизнь за Агнию! И всё равно поступил по-своему! – надрывался Астра, размахивая пальцем перед тигром.

– А ты знал, что я не позволю тебе умереть, – легко парировал Алатар.

– Мне? – зашмыгал носом Астра. – Или твоему ученику?.. Своим выбором ты, сам того не подозревая, убил меня! Хочешь узнать, зачем я сунулся в Зелёный коридор? Ради Агнии. Как увидел её тогда в квартирке… как она держала в своих длинных ладонях бутылку пентагонирисового нектара, будто не бутылка это, а младенец невинный. Тогда я понял, что не позволю Агнии пропасть в Коридоре, что готов пройти с ней огонь и воду, стать её оберегом. Во мне заговорили дикие, первобытные голоса: встань на защиту слабого, что сильнее всех сильных мира сего, встань, потому что того требует закон… Агния была смыслом моего путешествия, а ты вырвал его с корнями, как апельсиновое дерево!

Алатар слушал его, но не слышал.

– А вот чего ты не знаешь, так это истинной ценности живой и мёртвой воды, – его безразличие сменилось гневом. – Я говорил тебе: её запасы ограничены, нельзя воскрешать всех направо и налево! Даже если умирает твой близкий, сто раз подумай, прежде чем прибегать к помощи воды.

– Значит, такое добро не имеет права на существование: если надежда, так всеобщая – одна на всех! Одних миловать, а других отпускать в забвение? У меня нет весов, чтобы взвешивать, чьему сердцу жить, а чьё кидать в тлен, – Астра нервно усмехнулся и, словно всей душой возжелав в тот миг разбить холодность Алатара, подтолкнул его вопросом: – Скажешь, дай тебе надежду воскресить Санджану, ты…

И у юного кинокефала получилось подтолкнуть – что это был за толчок! Алатар вскипел, метнув на него жестокосердный, мрачный взгляд, и, суетясь на берегу, прошагивая то в одну сторону, то в другую, нервозно подхлёстывая хвостом, проревел:

– Не тебе рассуждать о том, о чём ты не имеешь ни малейшего понятия! Бенгардийские тигры – они лишь посредники: всё совершается по воле Белой матери-тигрицы, всё по её воле! Не я здесь решаю и не ты, а она и только она!

– А ты так и не ответил на мой вопрос, – зажевал губы Астра с затаившейся на них мстительной улыбкой.

– На какой вопрос?

– Если бы твоим учеником был Репрев, ты бы стал меня спасать или бросил на произвол судьбы, как бросил Агнию? Меня ли ты сегодня спасал или своего ученика Астру?

– Хорошо, я отвечу тебе. Если бы моим учеником был Репрев, – а он им никогда бы не стал, и сегодняшнее происшествие только утвердило во мне правоту этого суждения, но вдруг, вдруг… то всего того, что выпало на рассвете на нашу долю, могло бы и не выпасть, и не выпало бы, я уверен. Но повторюсь: Репреву не суждено было стать моим учеником. Спрашиваешь, кого я спасал? – Алатар отворотил морду, поморщился, как будто его, а не Астру, донимала рана, и проворчал: – Я спасал обоих. Удовлетворён или нет?

– Нет, – сквозь зубы произнёс Астра, туго качая головой. – Не терплю, когда от меня отделываются серыми ответами. Мне либо светлую правду подавай, либо никакую.

– Моя правда неприкрашенная. Может, поэтому она тебе и кажется серой, – ухмыльнулся Алатар.

– Спорить с тобой… – голос Астры упал. – Отнеси меня к Умбре. Пока мы и его не потеряли.

Угрюмое молчание хранил розовый дом, поставленный здесь, на опушке, роковой дланью, как точка отсчёта всех бед и несчастий, что обрушились на головы искателей малахитовой травы. А ведь ещё вчера розовый дом служил для них обителью радости и, казалось бы, заслуженного покоя.

– Для тебя было бы лучше, чтобы Умбра не покинул дом, пока нас не было, – с угрозой крикнул Астра летящему, как метеор, Алатару в ухо, набитое шуршащим ветром, когда они выбросились на опушку, оставив позади сосновый бор.

Безумный бег, на удивление, наводил в душе бенгардийца покой, выправлял все неустойчивые грани её спектра.

– Умбриэль дома, – тихо выговорил он, не надеясь, что Астра услышит его за топотом тяжёлых лап, за ветром. Но Астра услышал и даже ответил вопросом:

– Как ты узнал? Незримая связь?

– Нет, Астра, для этого мне бы пришлось закрыть глаза, а я должен смотреть на дорогу, – громче заговорил тигр. – Не забывай, у меня острое зрение: вон Умбра, присмотрись, – там, в окне!

– Не острое у тебя зрение, – пробрюзжал Астра, то ли со злобы, то ли нарочно так тихо, что тигр не расслышал и переспросил. И Астра уже с очевидным презрением выкрикнул: – Слепой ты, говорю! Слепой, как котёнок!

На крыльце Астра соскочил с тигра, решительно толкнул дверь, выкинув вперёд обе руки, и, спотыкаясь, ворвался в дом. Алатар остался на крыльце, словно не решаясь переступить порог.

– Где моя мама? Где Репрев?

Умбра всё так же стоял у окна, только теперь он, сложив ручки на животике, повернулся к Астре и предчувствующими глазёнками выпрашивал у того правду.

Астра правды не знал, по крайней мере, всей, но догадывался, какой она может быть жестокой. Задыхаясь от волнения, он смотрел на Умбриэля со скорбным умилением, и пусть Умбриэль был приёмным сыном Агнии, пусть драконы не имеют ничего общего с лисицами-кинокефалками, но в его аметистовых глазах Астра узнавал зелёные глаза своей возлюбленной. Не найдя слов, он подошёл к Умбре и обнял его, обминая в непослушных кулаках пуховик фамильяра.

Тридевятым валом возвышался за окном лес, и его бездонная морская пучина распугивала малодушных. Астра не был малодушным, но перед не знающим пощады Зелёным коридором, Коридором, отнявшим у него любовь, юный кинокефал непокорно склонялся.

Всё глядя в окно и обнимая Умбру, он давил замурованными в безучастном унынии глазами углистое кружево кострища. Так в очередной раз в своей жизни Астра доказал свою мысль, что беда