законным». И, улыбаясь, великая княгиня добавила, что бедному старому Царю, вероятно, так часто приходилось переворачиваться в гробу, что разом больше или меньше уже не имеет значения.

«Но, — сказала она, — я опасаюсь коварных интриг и пропаганды со стороны католиков».

Наконец все дело представили Императору, который принял решение, что Николай Михайлович не должен принимать приглашение в Сhateau d’Eu. Таким образом, с этим проектом, осуществление которого, несомненно, имело бы важные политические последствия, было покончено.

Во время моего пребывания в Мариенбаде я также познакомилась со старым австрийским фельдмаршалом эрцгерцогом Альбрехтом, победителем при Кустоци[1037]. Фельдмаршал любил ухаживать за молодыми дамами и иногда подсаживался за наш стол, чтобы с нами пообедать. Одна дама, приехавшая из Вены, с которой мы часто встречались, однажды сказала мне: «Именно этот военачальник в случае войны поведет наши войска против ваших». Когда я с удивлением спросила, считает ли она войну неизбежной, дама ответила, что военное столкновение между Россией и Австрией неминуемо, и она может только уповать на то, что это произойдет как можно позже. Конечно, мнение дамы, не слишком хорошо осведомленной в политических делах, можно было не воспринимать серьезно, тем не менее я предположила, что в австрийских правительственных кругах действительно обсуждалась возможность войны с Россией. Только теперь я начала понимать, какую опасность представлял для России успех смелой комбинации графа Игнатьева, и по-настоящему оценила мудрость нашего Императора, предотвратившего своим решением возможные осложнения. По сравнению с неизмеримыми бедствиями, которые могла повлечь за собой война, личная судьба молодого великого князя Михаила Михайловича не имела значения.

После того как мое лечение было благополучно закончено, мы вернулись в Россию и, задержавшись в Петербурге лишь на короткое время, поехали навестить мою сестру[1038] в Майоренгоф[1039], а затем сняли на два последних осенних месяца загородный дом в Царском Селе. Павловский дворец в то время занимала великая княгиня Александра Иосифовна с семьей и больным великим князем[1040], который страдал от последствий апоплексического удара, случившегося прошлой зимой, после того, как был заключен брак между его внучкой, греческой принцессой Александрой Георгиевной, и великим князем Павлом Александровичем[1041]. Следующий удар лишил его речи и способности двигаться, так что ему приходилось ездить в небольшой коляске. Теперь он, прежде такой блестящий и занимательный собеседник, находясь в полном сознании, был парализован и мог издавать только нечленораздельные звуки, значения которых никто не мог понять. Неудивительно, что в сложившихся обстоятельствах замок производил мрачное, безрадостное впечатление. Великая княгиня Александра Иосифовна по возможности избегала показываться на глаза супругу, так как ее присутствие раздражало его. Расстроенная княгиня искала утешение в нежном внимании детей, делавших все возможное, чтобы помочь матери в это тяжелое время. Несчастный больной лежал в боковом крыле великолепного замка и спал, охраняемый своим адъютантом, или издавал ужасные звуки, которые никто не понимал и не желал понимать.

Когда к началу зимнего сезона я вернулась в Петербург, то заметила при дворе некоторые перемены: в феврале 1888 года умерла княгиня Кочубей и ее место заняла графиня Анна Дмитриевна Строганова, кроме того, после бракосочетания великого князя Павла Александровича образовался новый небольшой двор. Меня представили молодой великой княгине Александре Георгиевне, которая произвела на меня очаровательное впечатление, было заметно, что в наши темные ноябрьские дни она испытывала тоску по теплой Греции. Она была очень бледна и тяжело переносила свою беременность. Миш-Миш, как мы называли Михаила Михайловича, все еще находился за границей. Родные взяли c него слово не предпринимать ничего, что могло бы привести к браку с Катей Игнатьевой. Поэтому в придворных кругах интерес к его бурному роману временно затих. Зима проходила с обычными приемами и празднествами, среди которых мне особенно запомнился венецианский праздник у великой княгини Екатерины. Принцесса Елена взяла на себя управление музыкальной частью и весьма бойко дирижировала любительским хором[1042]. Апогеем праздника стал пир, который в точности воспроизводил известную картину Тициана[1043]. К участию в этой живой картине были приглашены самые красивые дамы столицы, выдающиеся деятели искусства и художники во главе с Рубинштейном, Липгардтом и графом Соллогубом, которые составляли единый сплоченный комитет, разработали и разучили представление вплоть до мельчайших деталей. План был очень сложным, так как после пира должны были следовать исторические танцы. Поэтому требовались бесчисленные репетиции, и почти каждый вечер большая компания собиралась для этого в Михайловском дворце. Мы все были очень довольны, когда начали замечать, как постепенно из первоначального хаоса возникает художественный ансамбль. Благодаря затраченным усилиям и напряженной работе представление имело полный успех.

Однажды в мартовское воскресенье, как обычно явившись на завтрак в новый Михайловский дворец[1044], я нашла великую княгиню в особенно хорошем расположении духа. Смеясь, она рассказала мне, что недавно ее хотели убедить поехать ночью в ресторан к цыганам, чтобы послушать их знаменитые песни. Затем мы заговорили о ее предстоящей поездке в Крым, и великая княгиня предложила мне пожить несколько недель в пустующем дворце в Павловске, чтобы там отдохнуть. Когда в тот день я с ней расставалась, то не могла и предположить, какой удар ее постигнет. На следующий день великий князь Николай Михайлович принял графа Граббе, который только что вернулся из Канн и привез несколько писем Михаила Михайловича к членам императорской семьи. В этих письмах молодой великий князь сообщал родным, что несколько недель назад сочетался браком с графиней Меренберг. Тайна так тщательно скрывалась, что до этого момента никто, кроме матери невесты[1045], умной молодой дамы, ничего об этом не знал. Михаил Михайлович просил брата, чтобы тот деликатно известил родителей о состоявшемся событии. Когда в тот день великая княгиня вернулась домой с прогулки, Николай Михайлович встретил ее на лестнице и передал письмо брата. Можно представить, какое ошеломляющее впечатление произвело на нее это сообщение! Я еще ничего не знала об этих событиях, когда на следующий день отправилась на праздник кавалергардов в Аничков дворец. Я увидела великую княгиню только после окончания парада, и краснота ее обычно бледных щек, как и тревожный блеск глаз, сразу бросились мне в глаза. Едва увидев меня, она поспешила навстречу и сказала: «Полагаю, Вы еще ничего не знаете о сюрпризе, который преподнес нам Миша, — он женился!» — «Сочетался браком? — воскликнула я пораженно. — С молодой Игнатьевой?» — «Вовсе нет! С молодой Меренберг! По-видимому, это его новая страсть. Я же Вам говорила с самого начала, что он сам не знает, чего хочет. Однако весь ужас в том, что он