мальчишки совершенно свободно изъясняются со всеми пленными), – Джонни рассказал, как два «маленьких негодяя» однажды крепко подвели его и Томаса.

Англичане впервые увидели русских девушек лишь тогда, когда Нина и Ольга появились в усадьбе. Нина показалась всем очень неприступной и гордой. Пойдет, бывало, с ведром к колонке за водой, заметит, что кто-то из пленных за ней наблюдает, и так гордо отвернется, так волосами тряхнет! Джону захотелось ей подольстить, и он спросил у Тольки:

– Как по-русски «королева»?

Для верности достал из кармана колоду карт, отобрав короля и даму, показал ему:

– Вот это – король, а это, допустим, – королева. Как будет по-русски?

Маленький сорванец хитро посмотрел на Джона, переглянулся с Генкой.

– А-а… Так это —…баба!

– Королева – «баба»? – уточнил Джонни, еще раз показав карту.

– Ну! Говорю – баба!

– В тот же вечер, – рассказывал Джон, – мы с Томасом решили познакомиться с Ниной. После работы проследили, когда она пошла к колонке за водой, подошли к ней, вступили в разговор. Ну, я и говорю ей таким восторженным тоном:

– Нина, знаете, вы – как баба!

Смотрю на нее, улыбаюсь во весь рот и не понимаю – почему она вдруг отвернулась, нахмурилась. Рассердилась за что-то? Или недопоняла чего?

Тронул ее за рукав, говорю снова:

– Нина, понимаете, вы очень похожи на бабу. – И на волосы ее показываю: мол, красиво очень головой делаете – гордо так и величественно. Одним словом, настоящая – баба!

И Томас тоже улыбается, поддакивает мне:

– Да, да, Нина, вы очень, очень похожи на бабу! – И опешили оба, когда она рывком – так, что взметнулось вверх пепельно-золотое облако волос – обернулась.

– А вы… А вы оба дураки и нахалы! И не смейте ни подглядывать за мной, ни следом ходить!

Она вырвала из рук Джона ведро: «А ну, прочь с дороги!»

Только тогда догадались Джон с Томасом, что произошло что-то неладное, когда увидели выглядывающих из-за сарая и буквально покатывающихся от смеха Тольку и Генку. Пришлось догнать пострелят, немножко оттаскать обоих за уши.

Мы все, включая и подошедшую Нину, хохотали над его рассказом. Нина объяснила причину своей тогдашней «гордости». До приезда в Германию у нее была длинная, толстая коса. Одна из «данцигских ведьм» срезала ее в бане, скорей всего для собственных нужд. От странной легкости на голове и появилась привычка встряхивать несуществующей косой.

Однако время за разговорами и шутками шло и шло. Вере надо было уже идти домой (ее партнер по танцам – Фред куда-то исчез, и она сидела погрустневшая). Стали собираться. Джон подал мне пальто, а обескураженный Роберт подошел к Вере. И тут случился страшный конфуз. Оказывается, у Верки оторвалась подкладка в рукаве и она никак не могла всунуть руку в пальто. Раз – и пальцы запутались в подкладке… Раз – и снова неудача. Сима, стоя рядом с ней, вполголоса выговаривала: «Ну и Верка! Вот неряха! Что скажут англичане…»

А Вера с красной от стыда физиономией, совсем растерявшись, бормотала: «Ах, тошно-лихо, Симушка милая. Вот осрамилась-то я!»

Тут Роберт догадался наконец, в чем дело, с невозмутимым лицом достал из кармана две крохотные булавки и вежливо предложил Вере зашпилить оторвавшуюся пройму. Вера сердито отказалась и в третий раз надела-таки пальто благополучно.

Прощаясь, Джонни и Роберт одновременно протянули мне руки. «Я буду ждать вас в следующее воскресенье. Приходите обязательно», – сказал Роберт. И Джон, краснея, повторил почти то же: «Вы должны обязательно прийти сюда в следующее воскресенье».

Всю дорогу Вера бурно переживала случившийся с ней казус, ругала на чем свет стоит и портниху, что когда-то шила это пальто, и свою «колдовку».

– Симушка, милая, я ведь знала, что рукав внутри оторвался, и только взяла иголку, только хотела зашить дыру, а колдовка, ведьма проклятая, срочно позвала, велела кур ощипывать. Ну, я и забыла потом… Верушка, как ты думаешь – этот рыжий расскажет Фредьке обо мне? – (Роберт Вере почему-то не понравился, она зовет его – «рыжий».)

А Сима и в особенности Мишка (он оставался с нами до конца, а Леонид ушел раньше) насмешливо подтрунивали надо мной. «Я ж говорил, – ехидничал Мишка, – что она со своим костюмом сразит, ту, май-то, всех сэров наповал! Смотрите-ка, уже сразу двоих обхмурила!»

А я слушала их и думала: никого-то я не собиралась здесь «обхмуривать». И никто меня не интересует, никто мне не нужен, кроме одного – сероглазого. И только его одного хочу видеть и слышать, и лишь его одного готова ждать бесконечно.

Но, слава Богу, ждать теперь осталось совсем уже немного – еще один длинный-длинный день, и я снова увижу его. Только бы не случилось с ним ничего плохого, только бы не возникли снова какие-либо препятствия. И хоть бы нога моя поправилась быстрее – палец пока не заживает и стал даже больше гноиться – видно, все-таки много грязи набилось в рану. Шмидт в поле меня не гоняет. Все эти дни сижу в амбаре по соседству с горластыми курами и тереблю скребками – готовлю для пряжи свалявшуюся овечью шерсть. Надоело – ужас! Правда, в одиночестве хорошо думается, и я даже принялась сочинять – ни больше ни меньше – поэму. Пока строки складываются легко, хватило бы только духу довести все до конца.

9 мая

Вот и прошло, пролетело воскресенье, а в голове и в сердце такой сумбур, такая смесь досады, беспокойства, тревоги. Все получилось как-то шиворот-навыворот, все пошло комом. Я не знаю, в чем дело, не ощущаю за собой никакой вины, но предчувствие какой-то беды гнетет меня весь вечер.

Вначале все было хорошо, даже очень. Николай, как я и ожидала, пришел рано – еще не было 10 часов. Огорчился, что я не смогу сегодня погулять с ним. Мой палец совсем разболелся, распух, я не смогла всунуть ногу не то что в туфлю, а даже в галошу. Остались дома. Николай пил с нами чай, рассказывал о своем детстве, о довоенной жизни, о достопримечательностях Киева.

Погода была отличная, и мы вышли с ним на задворки дома, сели на выступ фундамента под окном кладовки, возле грядок шпината. На Эрниной половине огорода копался в куче песка маленький Пауль. Николай, смешно надув щеки, поманил его. Мальчишка, потешно переваливаясь с ноги на ногу, волоча за собой лопатку, подошел к нам, с любопытством уставился на Николая. Тот посадил его к себе на колени, потом покачал на ноге. «Интересно, – сказал, – кем вырастет этот пацан и