его, но в каком он виде! На плечах – широкий, рабочий Степанов пиджак с «ОСТом» на груди. На кудрявой макушке старая мальчишеская фуражка с переломленным козырьком.

Садимся на скамью. Я дрожу не столько от холода, сколько от страха. Что, если увидит кто-то из случайных прохожих или из соседей. Ведь скамейка вблизи от окон Эрны. Возможно, она, заслышав наши тихие голоса, встала и уже пялится сейчас сквозь стекло в темноту? А потом подойдет неслышно к телефону, наберет номер полиции…

Джон как-то неестественно весел, заметно взволнован и в то же время немало смущен.

– Понимаете, я не мог выйти из лагеря раньше – этот фофлюхтер вахман, видимо, где-то засиделся в гостях и явился, чтобы навестить замок на дверь, значительно позже обычного. Но я вашей подруге сказал, что приду к вам, – надеюсь, она передала это? – И потому я здесь… Вы не сердитесь на меня?

О Боже, какое нелепое положение! Ведь, одеваясь, я твердо знала, что скажу этому немыслимому человеку: «Уходите сейчас же! Я не хочу видеть вас здесь. Мне это совершенно ни к чему. Понимаете, я боюсь концлагеря, и вообще… Уходите же! Не медлите».

Но неожиданно для себя, проклиная в душе свою идиотскую деликатность, я говорю совсем другое:

– Нет, конечно же, не сержусь. Только, знаете, как-то неловко получается. Мы с Василием не можем пригласить вас в дом – там уже все спят, а здесь… Понимаете…

Он все понял, дотронулся слегка до моего рукава:

– Я хочу, Вера, чтоб вы знали: я вас никогда не подведу. Не бойтесь! В случае какой-либо опасности – меня тотчас здесь не будет: испарюсь, улетучусь, как туман.

Вытащил из кармана пачку сигарет, протянул Василию. Вспыхнула на мгновенье зажигалка, осветила каштановый завиток, смешливые синие глаза. Приятный, сладковато-жасминный аромат поплыл над скамьей.

– Джонни… Запах!

– Ах да! Не учел. Сейчас…

Быстро придавил сигарету ногой, а окурок предусмотрительно сунул в карман.

– Всё! Следы заметены. Извините…

Ну, как на него сердиться! Полушепотом Джон рассказал о ночном приключении. Пути к нам он не знал, но еще днем Нина примерно объяснила, как найти наш дом. Чтобы сократить время, бежал прямиком через поле. И только выскочил на дорогу, как навстречу хозяин того поля – на велосипеде.

– Ты что топчешь мою рожь, меньш?

– Никс понимай. Я – русс.

Подошел к дому, а в окнах темным-темно, никого не видно. Расстроился, хотел уже обратно повернуть, да хорошо, Василия встретил (тот шел, видимо, от своей Клавы) – и вот он с нами. Какая удача! (А я думаю: Господи, не мог уж Василий хотя бы на несколько минут раньше или позже прийти!)

Рассказал о себе. Живет в Лондоне. Родители арендуют небольшую бойню, но ему не нравится эта «живодерня», и он, вопреки желанию отца, поступил после окончания школы рабочим в типографию. Вскоре стал неплохим наборщиком. Но тут война, армия…

Джонни набит всевозможными историями, как мешок горохом. Слушать его интересно. Рассказывает он озорно, с юмором, иногда спотыкается, не находя слов (ведь разговариваем мы на немецком), тогда на помощь приходят мимика, жесты.

Вот, например, история о том, как он оказался в Грозз-Кребсе. Обычно для работы в поместьях отбирают преимущественно сыновей фермеров либо сыновей батраков – тех, кто знаком с сельским хозяйством. Джон, сугубо городской парень, деревенскую жизнь знал лишь понаслышке – в основном из книг и кинофильмов. Однако, как и большинство пленных, он мечтал вырваться из лагеря. По его словам, там скука, тягомотина, выматывающее душу безделье.

Однажды прибыла в лагерь очередная отборочная комиссия. Выстроили пленных, стали спрашивать:

– Кто умеет водить комбайн, трактор, работать на жнейке?

Джон вперед всех из строя:

– Я!

Заглянул один из комиссии в папку, что держал раскрытой в руках, небрежно отстранил его:

– Не мешайте, сэр, или как вас там… Это не для вас.

– …Кто обучен управляться с лошадьми либо с волами? Кому приходилось трудиться на животноводческих фермах?

Джон опять шаг вперед:

– Я. Мне!

– Слушай, сэр, – заткнись! Еще раз выскочишь – посидишь неделю-другую в изоляции.

– …Кому приходилось косить, жать, пахать, бороновать, а также скирдовать сено, копнить солому?

Для Джона никакие угрозы нипочем, снова опередил всех:

– Мне!

Кто-то из комиссии не выдержал, махнул в сердцах рукой:

– Да ну его к дьяволу – пусть катится! Все равно ведь не угомонится. Он думает, что там, у бауеров, – мед. Ни-че-го, попадется толковый хозяин – враз научит всему, выбьет-то дурь из башки.

На том и порешили.

– Прибыл я сюда – ну, ничего не умел делать, – вспоминает Джон. – Помню, в первый же день послал меня хозяин клевер для коров косить, а я даже не знал, за какой конец косу в руки брать… Потом помаленьку все освоил. Сейчас, думаю, дома из меня, наверное, неплохой фермер получился бы…

Очередное воспоминание о том, как оказался в плену. Последний его бой с гитлеровцами проходил на берегу небольшой африканской реки. Разрыва мины не услышал, лишь с удивлением увидел вдруг взметнувшийся перед собой водно-земляной фонтан. И сразу померк свет в глазах, а все пространство вокруг заполнил не слышанный ранее тонкий, вибрирующий звук. Потом звук оборвался, наступила непроницаемая, ватная тишина.

Очнулся Джон от странной ритмичной боли, – казалось, огромный маятник, раскачиваясь, бьет с маху по груди, рукам, голове. Ударит и отскочит. Ударит и отскочит…

«Маятником» оказался заляпанный глиной фрицевский башмак. Приоткрыв слипшиеся от ила глаза, Джон сквозь рассеивающийся туман различил тупой рыжеватый носок, толстую пористую подошву с прилипшими к ней комками грязи и с подковообразной металлической скобой на каблуке. Подняв взор вверх, увидел над собой сначала черное отверстие дула автомата, что сжимали толстые грязные пальцы, затем – злобную рожу с мясистым носом под железной каской. Рожа растянула в ухмылке серые губы, гримасничая, стала беззвучно произносить какие-то слова. Оглохший от взрыва Джон догадался:

– Ну что, черномазый, довоевался? Сейчас ты у меня запоешь «Аллилуйя». – (Джон был настолько черен от грязи, что фашист принял его за негра.)

Башмак больно, так, что нечем стало дышать, сдавил живот, незрячее дуло автомата уставилось прямо в лицо.

– Неужели это и есть – смерть? – удивленно, сквозь меркнущее сознание подумал Джонни и ответил сам себе: – Ну уж нет!

Превозмогая боль, он обеими руками крепко вцепился в ненавистный башмак, собрав все силы, рванул его на себя. Не ожидавший нападения фриц тяжело грохнулся на ноги Джона. Ложе автомата оказалось чуть ли не в руках недавнего пленника. Но в данной ситуации стрелять было невозможно, и Джонни отбросил автомат в сторону. Изловчившись, он проворно