Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К сожалению, много поговорить с Галей мне не пришлось. На этот раз сама хозяйка восседала за начищенным до блеска пивным «семафором» и, как мне показалось, с неудовольствием прислушивалась к нашему разговору. Галя лишь сумела сказать, что жила она вместе с отцом и сестрой под Киевом, в городе Василькове, и оттуда ее и Люсю взяли в одну из ночных облав.
Сергей под каким-то предлогом остался еще в лавке, а мы с Николаем вышли. Рассказывая о чем-то, Николай, словно случайно, взял меня за руку, и мы так и шли с ним с переплетенными пальцами по залитой солнцем улице, под перебрех деревенских дворняг, провожаемые злыми, завистливыми взглядами встречных немок.
А между тем время не шло – летело, в нашем распоряжении оставалось уже всего каких-то полтора часа. Мы решили идти в Литтчено (куда же еще?), зайти к Вере (что-то она давно не заглядывала к нам), а оттуда прогуляться в сторону Почкау. Настроение у обоих было отличное. Мы шутили, болтали о всяких пустяках. В этот предполуденный час шоссе за деревней оказалось абсолютно пустынным, лишь один раз нас обогнал пожилой немец – велосипедист, долго, вихляя рулем, оглядывался, многозначительно прищелкивал языком. В густых кронах растущих по обочинам дороги лип без конца заливались, чирикали, свистели птицы, словно невидимый ликующий весенний оркестр сопровождал нас. Но чем ближе мы подходили к развилке, тем тревожней и беспокойней стучало мое сердце. Почему-то казалось: именно здесь я услышу наконец единственные, самые важные для себя слова. И не ошиблась.
Внезапно став серьезным, Николай остановился, легонько притянул меня к себе за плечи.
– Вера, я должен тебе сказать…
– Не надо, Коля! – Я опять страшно переполошилась, испугалась чего-то. – Нет. Только не сейчас, хорошо? Понимаешь, я догадываюсь, о чем ты… Просто не надо сейчас никаких слов. Не обижайся, ладно?
– Да нет, зачем же? – взволнованный, он смотрел на меня. – Зачем же обижаться? Я рад, что не ошибся в тебе.
А дальше все было удивительно хорошо.
Мы все так же неторопливо шагали по перечерченному солнечными бликами асфальту, но чувствовали себя такими близкими друг другу! Мои пальцы по-прежнему сжимали его пальцы, другой рукой он обнимал меня за плечи. Теперь наш разговор был серьезным, он касался будущего. Николай поделился своими планами: он будет геологом, только геологом. Если, конечно, останется жив. Он с детства мечтал об этой профессии и непременно добьется исполнения мечты. Вернется в Киев, снова пойдет в институт.
– А ты? – Николай с улыбкой посмотрел на меня, на мгновенье крепко притянул к себе. – Я слышал, ты сочиняешь стихи, и, как говорят, неплохие. Почитай мне, пожалуйста.
Я растерялась, оробела – читать ему свои наивные творения, когда он сам – до последней минуты я твердо была убеждена в этом – когда он сам пишет стихи!
– Хорошо, я почитаю тебе. Но прежде скажи: «…Ищу я в этом мире сочетанья прекрасного и тайного, как сон…» – это твое?
Николай удивленно посмотрел на меня, потом громко рассмеялся:
– Нет… Конечно же нет. Это – Блок… Александр Блок. Кстати, у меня есть томик его стихов. Хочешь, принесу тебе?..
– Ну, знаешь, читать после настоящих поэтов свои жалкие вирши я не намерена. Да и не стихи у меня вовсе, так – слабые попытки. Не буду я читать!
– Будешь! – Он снова крепко притянул меня к себе за плечи. – Будешь! Не упрямься. Что мне до Блока или до кого другого! Я готов слушать тебя всю жизнь. Я люблю тебя…
Его глаза – серые, в мелких голубоватых крапинках, обрамленные черными, подпаленными на концах золотом ресницами, – были совсем близко. Наши губы встретились…
Какое же это блаженство – поцелуй любимого! Я так счастлива, что наконец-то познала это! С тем первым, властно-жестким и торопливым поцелуем, сорванным под акацией, и сравнения-то нет. Этот – несмелый, сквозь пропитанный сладкой отравой.
Конечно же, я прочитала Николаю все свои стихи, вспомнила даже совсем ранние, полузабытые, написанные то ли в третьем, то ли в четвертом классе. Смешные, светлые, полные героико-патриотического пафоса строки.
К Вере мы не зашли, не сговариваясь, свернули на дорогу, ведущую в Почкау. Снова целовались, а в промежутках с шутками вспоминали подробности нашей первой встречи в полицейском участке. Что бы было, ужасались, если бы тройку беглецов поймали не в предместьях Грозз-Кребса, а где-то в ином месте, и если бы вахман вызвал переводчицей не меня, а какую-то другую «фифу».
И тут Николай опять завел речь о побеге: «Давай уйдем вместе, – сказал он. – Мне кажется, если мы будем вдвоем – нам повезет и мы пробьемся к своим. Нам не простят, – говорил он, – пассивности, да и собственная совесть не может больше ждать. Надо решиться, сделать выбор. Не все же время держаться за материнский подол».
– Обожди, – сказала я, обрадованная тем, что и в таком важном деле он видит нас вдвоем. – Обожди, Коля. Напрасно ты так – о «подоле». Мама меня, пожалуй, на этот раз не удержит. Но не сейчас же, не сегодня и не завтра, ты мыслишь этот побег. По-моему, разумней, безопасней уйти ближе к осени, когда ночи станут длиннее и на полях будут овощи.
Недалеко от огороженного жердями летнего выпаса, где от дороги отделялась тропинка, ведущая в Брондау, стояли, зацепившись языками, три худущие, как те жерди, немки. Тут же вертелись, визжа и хохоча, два пацаненка, бросавшиеся друг в друга дохлой вороной. Николай (он уже опаздывал) нерешительно оглянулся на немок.
– Значит, договорились: ты обязательно напишешь мне, а в следующее воскресенье я постараюсь снова вырваться. Так же, пораньше. Ну, до встречи.
Оглянувшись еще раз, он решился – не обращая больше внимания на немок и на воцарившееся позади негодующее молчание, обнял меня, крепко прижался к моим губам:
– Теперь беги. И помни – я люблю тебя.
На обратном пути я решила все же зайти к Вере, но ее дома не оказалось.
– Отпущена мною к сестре, – сухо ответила на мой вопрос хозяйка и недоуменно уставилась на меня: – Она же к тебе ушла… Как вы могли разминуться?
Значит, Верка уже у нас. Я прибавила шаг, почти бежала. Рассказать ли ей о том, что у нас произошло, открыть ли мою тайну? Нет, пожалуй, не расскажу –