у нее язык длинный, как помело, сразу всем все станет известно. А может, все-таки сказать? Николай ей безразличен, для нее весь свет затмил сейчас Женька. Да, пожалуй, расскажу. Расскажу…

Вся погруженная в сладкие воспоминания, а также растревоженная данным согласием на побег, я совсем позабыла, что у меня нет «аусвайса», и вздрогнула, когда вдруг из-за поворота вылетел велосипедист. Но слава Богу, это оказался не Квашник, а Люсьен. По-видимому, он возвращался из Петерсхофа, где тоже есть лагерь французских военнопленных.

Поравнявшись со мной, Люсьен проворно соскочил с велосипеда.

– А я видел вас сегодня с одним русским парнем, – сказал он, едва поздоровавшись. – Я стоял у себя на крыльце, а вы, гордячка, шли мимо и, увы, даже не заметили своего давнего поклонника. О Боже, такого со мной еще не случалось, обычно я, – он подчеркнул слово «я», – обычно я позволяю себе «не замечать» некоторых девиц. Скажите, кто он, этот мой соперник – ваш друг?

– Да, да, Люсьен, друг, даже больше, чем друг. – Меня прямо-таки распирало от счастья, я чувствовала себя по-королевски щедрой и расточительной.

– Счастливчик, – вздохнул Люсьен. – Мне бы такую девушку. Он хоть понимает, этот ваш друг, какой шадтс-клад плывет ему в руки?

– Что значит – «плывет»? – не могла не возмутиться я. – Это мой выбор! Я сама его выбрала! А теперь, Люсьен, пожалуйста, уезжайте. Вдруг опять нагрянет Квашник. Понимаете, у меня нет пропуска, а тут еще вы… Прошлый раз – помните? – он все же нагнал меня и грязно оскорбил.

– Муд-дак! – неожиданно смачно по-русски выругался Люсьен и пригрозил: – Когда-нибудь я звездану этому кретину между глаз.

Но на велосипед все же нехотя сел. Отъехав, обернулся, приложив пальцы к губам, послал воздушный поцелуй: «До свиданья, Вера-Настья. Франце – Руссланд – дружба – фрейндшафт!»

Уф. Все. Кончаю свою писанину. Уже почти два часа ночи. О том, что произошло дальше, – напишу завтра. А сейчас – спать, спать, спать. Но усну ли я?

5 мая

Два вечера не могла взять в руки дневник – уставала не то что до отупения, просто до одури. Сев продолжается, и продолжается моя идиотская беготня за сеялкой. А сегодня умудрилась каким-то образом натереть пятку. Пришлось скинуть клемпы. Стала гоняться по холодной пашне босиком и, не заметив в земле зеленого бутылочного осколка, распорола почти до половины большой палец на ноге. Пока бинтовалась (кровь никак не останавливалась, даже решилась разорвать на полоски платок с головы), Шмидт вынужден был остановить трактор. Конечно, устроил опять грандиозный «ор». «Дурья башка, – вопил, – не придумала ничего умнее, как разуться! Кто в эту пору ходит без обуви? Не надейся, я не позволю тебе лодырничать!»

После обеда к сеялке приставили насмерть перепуганную Галю, а меня взамен ее определили в «немецкую бригаду» готовить к посадке фасоль. Так и сидела до конца дня вместе с Линдой и Эрной на амбарном чердаке вкруг расстеленных на полу газет. Линда периодически рассыпала на газеты тонким слоем фасоль, и мы выбирали среди блестящих лакированных зерен заплесневелые сморщенные комочки, черную высохшую шелуху. Позднее к нам присоединилась и Клара. Видимо, за часы совместной работы немки уже успели пересудачить обо всех своих проблемах, поэтому принялись за меня.

– А к Вере-то какие кавалеры в воскресенье приходили! – начала не без ехидства Эрна и уставилась в упор рыжими глазами. – И не боишься сразу с двумя?

До меня не сразу дошел смысл ее грязного намека.

– А что мне бояться? У нас у всех пропуска были при себе. Мы погуляли…

– От таких прогулок дети рождаются, – под дружное, скабрезное хихиканье заметила Эрна и добавила злобно: – И что из себя святошу корчит! Такая же, как все! Вон сколько русских баб ходят с животами.

Растерявшись, я не сразу нашлась, что ответить, и тут в разговор вступила Клара.

– Русским женщинам хорошо, – мечтательно, с завистью произнесла она. – Там, в своей России, с нашими немецкими солдатами вовсю любовь крутили, а приехали сюда – и здесь русских и польских парней навалом.

– Ну, насчет немецких солдат – не надо! – возмутилась я и осеклась, вспомнив обширную Аделькину коллекцию «либлингов». – Для русских девушек ваши немецкие солдаты – враги. Они пришли в нашу страну с оружием.

– Но ведь и ты получаешь письма от немецкого солдата. Говоришь «файнд» – «враг», а сама переписываешься. – Все они с любопытством и неприязнью уставились на меня. – Скажи, с чего бы немец стал писать тебе?

Ах вот оно что! Этой смазливой немочке не дают покоя те два письма, что я получила из дома. Курт Келлерман – такое, кажется, имя было на конверте… Мне прямо до колик в животе захотелось подурачить их.

– Ну, Курт – это совсем иное! – с нежностью сказала я. – Мы влюблены друг в друга без памяти. Он сын богатого фабриканта или даже банкира. Вот приедет после войны за мной, мы поженимся. Уже все решено…

Эффект был потрясающий! Обе немки, и в особенности Клара, застыли с вытянутыми физиономиями, с вытаращенными глазами. И только «хвостдейтч» реагировала по-другому. Ее лицо покрылось алыми пятнами, на нем отражались попеременно насмешка, нетерпение, досада, нерешительность. Наконец Линда не выдержала:

– Врет она все! Врет! Это из дома ей родные пишут, только конверт немецкий. Совсем незнакомый солдат подписывает.

Как же я хохотала и как потом негодовала и возмущалась! Глядя на меня, подхихикнули и Эрна с Кларой. А Линда сидела пристыженная, даже шея у нее сделалась пятнистая – ведь выдала себя с головой! Это надо же – распечатывала, а потом снова заклеивала мои письма. Что она искала и что понимала в них? А может, носила кому-нибудь, чтобы переводили? Откуда ей известно, что адресат мне «совсем незнакомый»?

– То, что ты делаешь, у нас, русских, называется подлостью – ниедерфрехтиге, – глядя в упор на Линду, отчетливо, чтобы все поняли, сказала я и пригрозила: – Подожди, я схожу на почту, поставлю их в известность о твоих проделках…

После недолгого, отчужденного молчания Клара начала снова: «Но вот ты так хорошо говоришь по-немецки – откуда это? Не может быть, что из школы. Мы узнавали у Гали, она ведь тоже учила наш язык, однако почти ничего не может.

– Дура эта Галя, вот и не может, – авторитетно заявила Эрна. – К тому же грязная, недалекая замарашка. Да, что говорить – почти все русские женщины такие, удивляюсь, как только с ними наши солдаты спят. Приехали сюда – наверное, показалось, что в рай попали.

– Почему же дура? – проигнорировав «рай» и «спящих солдат», оскорбилась я за