Всю дорогу Вера без устали тарахтела, то и дело доставала из кармана зеркальце и смотрелась в него, а потом вдруг с хохотом выхватила из рук проезжающего мимо на велосипеде немецкого парнишки пышную, голубоватую ветку сирени. Ну, Верка! Как всегда, в своем репертуаре! Вначале мне не терпелось поделиться с нею своими переживаниями, но Вера настолько была занята собой и предстоящей встречей с «англиками», что я с некоторой обидой прервала на полуслове свои откровения. И кажется, к лучшему. Вскоре нас догнали Леонид с Мишей, и в дом Степана мы вошли все вместе.

Никакого веселья там, увы, пока не было. В просторной чистой комнате, где, кроме двухъярусной кровати, продолговатого, накрытого вязаной скатертью стола, скамейки да нескольких стульев, ничего больше из обстановки не оказалось, старая женщина, сидя возле изразцового камина, вязала что-то длинное и серое. Возле ее ног, примостившись на полу, мотали, толкаясь и озорничая, пряжу в клубок два конопатых, вихрастых мальчишки – сыновья Степана – Генка и Толька. В комнате было жарко, – наверное, несмотря на теплую погоду, топили камин.

Старуха приветливо поздоровалась с нами и, отложив вязанье в сторону, скрылась за легкой цветастой занавеской, отделяющей вход в маленькую каморку. Вскоре оттуда вышел Степан – оказывается, он спал. Ему лет под пятьдесят. Он небольшого роста, сухощав. Редкие, цвета соломы волосы тщательно зачесаны назад. Лицо бледное, неулыбчивое, под глазами слегка припухшее. Мне вспомнилось, что Нина рассказывала о нем: Степан с женой работали в Ленинграде на каком-то оборонном заводе, находясь на казарменном положении, неделями не бывали дома. Опасаясь, что немцы вот-вот займут Гатчину, Степан на попутных машинах (электрички уже не ходили) поехал за ребятами и матерью. Но проскочить обратно они уже не успели. Его жена осталась по ту сторону фронта, а Степан с сыновьями и матерью оказались в конце концов в Германии. Здесь ему пришлось вспомнить о прежней профессии парикмахера – когда-то, в юности, учился этому делу. Машинку, ножницы, расчески, прочие причиндалы привез с собой и теперь в свободное время обслуживает всю проживающую в этой округе неарийскую братию: пленных англичан за сигареты, поляков и прочих «восточников» – безвозмездно. Наши хлопцы тоже однажды уже подстригались у Степана, вернулись от него неузнаваемо преображенными, наодеколоненными (одеколоном его, естественно, также снабжают англичане).

Мишка и Леонид познакомили нас с хозяином. Уселись за стол, завели беседу. Вскоре появилась откуда-то засаленная колода карт, от нечего делать стали играть в «дурака». Стукнула дверь, вошла Нина: «О-о, вы уже здесь!» Лукаво улыбаясь, наклонилась к моему уху: «А я специально прибегала к вам. Джонни очень просил, чтобы ты пришла». И уже для всех объявила: «Я видела сейчас Томаса, они там собираются. Сейчас придут сюда».

И тотчас раздался стук. Появился первый англичанин – высокий, светловолосый, на новеньком, словно с иголочки, мундире протянулись через грудь две серебряные грозди аксельбантов. Ух ты! Видно, «шишка» какая-то. Галантно наклонив голову, представился – его зовут Роберт, – подсел к столу. Понаблюдав какое-то время за игрой, попросил у Миши карты (я со Степаном играла против Веры и Мишки). Тот нехотя передал их ему, при этом, указывая на меня, предупредил серьезно: «Следите за ней получше! Она – жулик, каких свет не видывал».

Ну, после этого мне и впрямь ничего не оставалось делать, как жульничать напропалую. Но мой иностранный противник оказался, пожалуй, еще более глазастым, чем Мишка. Он каждый раз, вежливо улыбаясь, решительно возвращал мне «случайно» не ту положенную карту.

Пришел Джонни, тоже при полном «параде», с улыбкой поздоровался, как со старой знакомой. Появились еще англичане, поочередно знакомились: «Боб… Томас… Фред…» Вошла группа поляков, и среди них Зигмунд и Янек от Нагеля. Последним пожаловал Игорь. Игра в карты закончилась. Не отходивший от стола Джонни с притворной печалью промолвил: «У всех такие красивые цветы, только мне никто не подарит». Не раздумывая, я протянула ему отданную мне Верой голубую ветку сирени: «Пожалуйста. Дарю!»

Кто-то из англичан принес аккордеон, и Джона усадили играть. Раздались уже знакомые, нежно-тоскующие звуки. Обращаясь ко мне, Джонни, краснея, сказал: «Эту мелодию я ответно дарю вам. Отныне она – ваша».

Веру пригласил на танец черноглазый «англик» по имени Фред, а Роберт сразу направился ко мне. Склонился в поклоне, вскоре преподнес комплимент: «Вы замечательно танцуете и вообще очень напоминаете мне английскую девушку». Ха! Английскую! Прищурив насмешливо глаза, что должно было означать крайнюю степень превосходства, я со значением посмотрела на него: «Я – русская и танцую по-русски!»

Раскрасневшаяся Вера продолжала кружиться в вальсе и в фокстротах, а я больше не стала танцевать – несмотря на открытое окно, было страшно жарко и душно, подсела к Симе. Рядом тотчас же оказался Роберт. Потеснив Игоря, примостился с краешку скамейки, завел разговор: «Как жаль, что у нас нет общего языка и приходится довольствоваться немецким».

Поинтересовался – откуда я из России, чем занималась дома и какая у меня семья, давно ли приехала сюда, удивлялся, что за такой большой срок мы ни разу не встретились.

Рассказал о себе. Он – колонист, ирландец. Родители – состоятельные люди, занимаются скотоводством. В семье, кроме него, еще два брата и сестра. Роберт – младший из братьев. Он рано покинул дом, с семнадцати лет в армии. Был в Палестине, в Индии, в Африке, во Франции – словом, объездил почти весь свет. Сейчас ему 23 года. Поколебавшись, смущенно спросил:

– У вас есть с собой сумка – хандташе?

Я отрицательно качнула головой:

– Нет… А что?

– А пальто – мантель?

Кивнула на брошенное через спинку стула свое пальто:

– Вот оно… А что?

– Я скажу вам, только вы, пожалуйста, не сердитесь… Понимаете, я часто получаю из дома посылки. У меня много скопилось мыла. Я знаю, что немецкое очень плохое, пополам с песком, и хочу предложить вам свое…

Теперь пришла очередь смутиться мне:

– Нет-нет, благодарю вас. Я не нуждаюсь ни в чем. У меня мыла тоже достаточно. – Конечно, тут я здорово преувеличила, но не хватало еще подачки получать от этих расфранченных британцев!

Джон, бросив играть, тоже подошел к нам. Я перехватила его нарочито-свирепый взгляд, брошенный на товарища, и засмеялась. Он тоже засмеялся и спросил: «Вы не замечаете, что я сегодня немножко пьяный? Шнапс пил – вахман дал».

На этот раз Джон был «в ударе» (может, от шнапса?), напропалую острил, сыпал шутками, вспоминал всякие смешные истории. В ответ на мое замечание – как хорошо сыновья Степана научились уже говорить по-английски (оба