– Ему найдут применение, – ответил он загадочно.

Она вспомнила, как однажды в детстве принесли окровавленноеплатье одной боярыни, сказав, что ее задрал медведь. Ходили смутные слухи, чтодело нечисто, зачем боярыня ушла без слуг в лес, но потом все затихло.

Она взялась за ворот, буркнула:

– Отвернись.

– Что? – не понял он.

– Отвернись, говорю, – сказала она упрямо. –Негоже мужчине видеть девушку голой. Ты еще не касался меня, и ты мне еще немуж.

Он усмехнулся надменно, сколь глупы эти варвары и недалеки,все равно же сейчас рухнет с высоты, а как держится за свои дикие взгляды!

Отвернулся, слыша шуршание одежды, краем глаза ухватилполуобнаженное тело, и тут же оно резко сдвинулось, он в испуге началповорачиваться, с ужасом чувствуя, что опоздал, в плечо ударило неожиданносильно. Он пошатнулся, повернулся и увидел ее прекрасное лицо, горящее гневом,блестящие глаза.

Он невольно отступил на шаг, чтобы не упасть, отчаяннозамахал руками на краю обрыва, теряя равновесие:

– Ты… обманула…

– Разве? – удивилась она. – Вот тебе колечко!

Он инстинктивно закрыл глаза и отшатнулся, ибо она швырнулас силой прямо в лицо, снова зашатался, со смертным ужасом чувствуя, что крохотноеколечко как раз и сбрасывает с днепровской кручи на острые камни…

– Спаси! – вскрикнул он жалко.

Она засмеялась, он повалился спиной в пустоту. И всюдорогу, пока падал в черном, леденящем душу ужасе вдоль обрыва, видел передглазами ее прекрасное лицо, слышал ее жестокий смех, такой непривычный в нежномголосе.

Услышав глухой удар, она подошла к обрыву. Далеко внизу накамнях, что торчали из воды, смутно белело растерзанное тело. Набежавшая волнаколыхнула, вторая сняла с камней, а третья утащила в темные воды. Блестящиеспины камней торчали из воды, как спины водяных зверей, волны шумно разбивалисьо них, смывая остатки крови.

Когда она тихохонько пробралась в свой терем, на востокезаалела полоска рассвета. Как можно тише скользнула в свою комнату. Отусталости и потрясения ноги дрожали, все тело тряслось, а в груди заледенело.Ей чудилось, что сердце так навсегда и останется ледышкой.

Когда она торопливо ссыпала золотые монеты обратно в ларец,заморский Петька завозился в клетке, открыл глаз. От противного скрипучегоголоса она вздрогнула:

– Кр-р-р-р!.. Я хороший… Где ты была, хозяйка?

– Молчи, дурак, – прошептала она сердито.

Заморская птаха каркнула во все заморское горло:

– Ты сама Залешанин!.. Где шлялась ночью, я тебя спрашиваю?

В соседней комнате заскрипела кровать. Сонный голосотца был похож на рев разбуженного зимой медведя:

– Тернинка!.. Чего там этот в перьях орет?

– Не знаю, – ответила она громко, а шепотом сказалаумоляюще: – Молчи, а я тебя буду выпускать летать по комнатам!

– И в саду, – сказал попугай быстро.

– И в саду, – согласилась она напуганно.

Ложе заскрипело громче, послышалось шлепанье босых ног.Пахнуло ночным холодом, отец любил спать при открытом окне. В дверномпроеме появилась его могучая фигура с покатыми плечами. Волчий Хвост был вночной рубашке, белых портках, шумно чесал волосатую грудь. Лицо оставалось втени, но она чувствовала, как отец начинает наполняться злобнойподозрительностью.

– Ну? – рыкнул он требовательно.

Она молчала в страхе, гнев отца всегда страшен, а попугайнеожиданно заорал:

– Кот проклятый!.. Окна не запираете!.. Ходят тут всякие, апотом попугаи пропадают! Я велел хозяйке встать и прогнать хвостатого!

Отец пробурчал что-то насчет заморской вороны, горластой,как скоморох, повернулся и плотно закрыл за собой дверь. Она без сил посиделанесколько мгновений, заморская птаха шумно топталась по жердочке, затемзаставила себя встать и открыть дверцу.

Уговор надо держать даже перед зверем.

Еще по шагам сына она поняла, что стряслось что-то страшное.Когда Ратигай вышел в полосу света, она всмотрелась, отшатнулась в испуге:

– Ратигай!.. Что у тебя в руке?

Он взглянул на меч в своей руке, словно впервые увидел.С лезвия падали густые пурпурные капли. Вздрогнул, мать смотрела не намеч, а на эти красные капли. Они тянулись за ним от двери, рубиново-красные,яркие, кричащие.

Дрожа как в лихорадке, он торопливо бросил меч в ножны,попав с третьего раза:

– Я сокола убил, мама.

– Сокола?

– Да, – ответил он раздраженно, глаза блуждалидико. – Он позволил опередить себя соколу Волчьего Хвоста!

Она прошептала в страхе:

– У сокола кровь не такая… Ратигай! Кого ты убил?

Он в странном исступлении заходил взад-вперед по горнице,лицо было бледно, как у мертвеца, нос заострился, а глаза спрятались вовпадинах под навесом надбровных дуг.

– Коня убил, мама!.. Просто коня. Он не хотел скакать еще…

Она покачала головой:

– Твой конь был стар, у него кровь так не брызгала бы…Ратигай, сын мой… Кого ты убил?

Он ходил все быстрее и быстрее, почти бегал, но вдругостановился посреди комнаты. Мать вскрикнула, когда он обернулся к ней, лицосына было страшнее смерти.

– Отца я убил, мама! Отца. И теперь у меня горит всевнутри.

Она прошептала:

– О, великие боги! Что же теперь? Как же нынче…

– Я пришел лишь сменить коня, – бросил онсдавленным голосом, на лицо легла тень смерти. – Я доскачу с ним доднепровской кручи… Тяжелый доспех останется на мне, пусть русалки подивятсяумелой работе кузнеца.

Мать вскрикнула в страхе:

– Броситься в Днепр? Но что будет с твоим детинцем,сторожевыми башнями, конюшнями, подъемными мостами, мощеными дорогами? Теперьты полный хозяин! Тебе водить дружину отца, тебе владеть и повелевать…

– Пусть развеется все в пыль, – процедил он сненавистью. – Ничто не должно уцелеть, оскверненное руками отцеубийцы!Я не думал, что это так тяжко… Когда я вбежал к нему с поднятым мечом, ябыл справедливым мстителем за тебя, за твои слезы, за твою поруганную честь, нопочему теперь я чувствую, что уже не мститель, а злодей?

– Ратигай, – прошептала она. Глаза ее были отчаянными.Она оглядывалась по сторонам, искала, за что зацепиться взглядом, чемостановить его опасные мысли, повернуть, снизить, навалить как можно быстреемирские заботы. – Но твой маленький сын, твои молодые жены…

Он отмахнулся, шагнул к дверям: