Владимир проводил их до лестницы:

– Точно?

– Ей жить, – повторил Белоян хрипло, его бережноспускали по ступенькам, – пока рак не свистнет, сухая верба не зацветет.

– Так и сказано? – крикнул Владимир вдогонку.

– Иначе… – донесся затихающий голос, волхва уносили всениже, – но суть та же. Мол, падет Русь, когда о чести забудут, главнойценностью станет жизнь, даже жизнь труса и никчемы, когда торгаш станет вышевитязя, когда биться не ради чести, а денег…

Владимир вздохнул так, словно сбросил с плеч Авзацкие горы:

– Значит, жить вечно!

Слышно было, как Белоян постанывал, дружинники едва нероняли тяжелое тело на каждой ступеньке. Потом гулко хлопнула дверь.

Конь пал, когда Залешанин был в полуверсте от городскихворот. Выкатился в пыль, ударился больно плечом, ободрав ухо. Ногу из стременивыпутать не успел, но конь, на его счастье, рухнул не на этот бок. Прихрамывая,бросился к воротам.

Сзади зашипело, с веток поднялись, тревожно каркая ираскачивая вершинки деревьев, черные вороны. Он услышал далекий стук, в спинуглухо стукнуло. Снова щит Олега спас от пущенной вдогонку стрелы… Как ониперебрались?.. Или здесь на всякий случай тоже ждали?

Справа череда деревьев, защищают от ветра, он проскользнулмежду стволами, помчался изо всех сил. В ночи на фоне сияющего звездногонеба жутко чернели горбики могил, над каждым холмиком стоял либо куст, либодерево. Петляя между могил, Залешанин бежал туда, куда пришел бы и с закрытымиглазами.

Стук копыт стал реже, из-за стены деревьев донеслись голоса:

– Здесь его нет!

– И к воротам еще не успел бы…

Сильный голос рявкнул:

– Тогда поищите за деревьями!

Залешанин добежал до маленького холмика, у изголовья рославысокая стройная береза. С разбегу он обхватил ствол, прошептал:

– Прости меня, Березка… Но, кажется, скоро мы соединимсявновь…

Береза тихо шелестела, его плеч и головы осторожно коснулисьмелкие листочки, от них пахло свежестью. Он чувствовал, как ветви обнимают, алисточки, щекоча, гладят щеки, нос, подбородок, осторожно касаются плотнозакрытых век. Кончики листьев сняли выкатившиеся слезы, не дав сползать пощекам.

Трое пронеслись на горячих конях прямо к стене Киева.Залешанин, не дыша, смотрел на их уменьшающиеся фигурки, вздрогнул от топотакопыт и громких раздраженных голосов.

В двух шагах нервно перебирал ногами разгоряченныйконь, по-южному сухой, без единой капли жира, под смуглой кожей при каждомдвижении проступали и тут же исчезали мускулы. На коне так же нервно привставална стременах воин ему в масть: сухопарый, поджарый, нервный, которому явно несиделось, душа просилась в бешеную скачку.

– Ну что? – крикнул он раздраженно.

Залешанин увидел, как справа и слева в его сторону скачут навзмыленных конях люди. Один крикнул хриплым сорванным голосом:

– Хан! Там его тоже нет!

– И мы не отыскали! – прокричал воин, чтоподскакал с другой стороны. – Там голо, даже буераков нет!..

Хан раздраженно привстал, огляделся. Залешанин четко виделорлиный профиль, злые глаза навыкате, так непохожие на прищуренные глаза кочевника-степняка.

– Но где-то он спрятался?

– Колдовство! – предположил один. Он сделал рукамиотгоняющие жесты. – Прочь, злые духи, прочь!..

Подскакал еще один, прокричал зло и растерянно:

– Мы обшарили все вокруг на конский переход!.. Голая степь.Русы вокруг своих городов нарочно вырубают даже леса, чтобы к ним неподобраться незаметно.

– Чепуха, – отрубил хан. – Леса вырубают по лени,чтобы далеко не ездить за лесом. Но где-то он должен спрятаться?.. Мы же явнонастигали, он не мог быстрее нас добежать до ворот Киева!

Самый старший по возрасту воин, Залешанин определил его похриплому голосу и седеющим волосам, сказал простуженно:

– Голая степь. Нигде ничего, кроме этой березки.

Хан рявкнул зло:

– Так срубите эту чертову березу!

Трое молодых воинов с готовностью вытащили сабли. Залешанинзамер от вида холодной стали. Руки поискали верную булаву, но пальцы стиснулипустоту. Но все равно он не позволит рубить ее нежное белое тело, он бросится,будет рвать их зубами и когтями…

Он уже начал подниматься, когда старший воин сказалраздраженно:

– Я эту березку еще в прошлый набег видел.

Хан огрызнулся:

– Ну и что?

– Если думаешь, что он превратился в березу… то куда деласьпрошлая?

Хан всхрапнул как конь, глаза дикие, махнул рукой:

– Все за мной. На всякий случай проедем вдоль севернойстены. Там мелкие овражки…

Один запротестовал:

– Хан, мы даже в норки сусликов заглядывали!

– Еще раз заглянем, – отрезал хан. – Не найдем,вернемся, там и сообщим.

Залешанин ухватился за белый нежный ствол. Ноги тряслись,распрямляясь, мышцы ныли. В самый последний момент удержался от прыжка кхану.

Сквозь биение сердца он услышал чужие голоса совсем близко:

– Да надо ехать, здесь его нет!

– Кладбище, одни мертвяки в могилках…

Третий голос крикнул торопливо:

– На коней и быстрее в терем Владимира! Мы догоним, пустьдаже во дворе князя! Он пеший!

Топот сапог отдалился, послышалось конское ржание, затемконский перестук, что отдалился и затих. Залешанин прижался щекой к белокожемустволу:

– Опять ты сохранила мне жизнь! А я, сильный иотважный, тебя сохранить не сумел…

Листья тихо шелестели. Ему послышались ласковые слова,полные любви и нежности:

– Не кручинься, любимый…

– Моя Березонька!

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, – прошептал он. Кольнуло страхом,что если сердце разорвется от боли, то черной горечью выжжет полмира. –Я люблю тебя, моя Единственная… И сколько жить буду, другой незамечу, не увижу.

Листья тихо прошелестели что-то ласковое, затем ветвиподнялись, открывая его холодному ночному миру. В небе колко смотрелизвезды, целые звездные рои, над некоторыми могилами поднимался легкий пар,словно из зимних берлог. Залешанин сказал с болью:

– Ты отсылаешь меня?

– Ты знаешь… Надо идти.

Он прижался напоследок щекой, мечтая, чтобы вот так остатьсяна всю жизнь и умереть так, но руки уже крепче сжали белый ствол, спинавыпрямилась, он пошевелил губами, но в горле стоял горячий ком. Не говоря нислова, оттолкнулся и побежал к темнеющей городской стене.