Стоя на залитой солнцем веранде и произнося словаблагодарности за хлопоты, которые взял на себя этот офицер, Скарлеттпочувствовала, что у нее слабеют колени. Кэррин умирает, иначе Джералд не сталбы искать доктора, доверился бы искусному врачеванию Эллин! Когда молодойофицер ускакал, подняв облачко красной пыли, она дрожащими пальцами вскрылаконверт. В Конфедерации иссякли запасы бумаги, и Джералд написал свое посланиемежду строчек ее последнего письма к нему; прочесть его было нелегко.

«Дорогая дочка, твоя мать и обе сестры больны тифом. Ониочень тяжело больны, но мы должны надеятся на лучшее. Когда мама слегла, онапопросила меня написать тебе, чтобы ты ни под каким видом не приезжала домой,не подвергала себя и Уэйда опасности подхватить заразу. Она шлет тебе привет ипросит помолиться за нее».

«Помолиться за нее!» Скарлетт вихрем взлетела по лестнице ксебе в спальню, упала на колени возле кровати и взмолилась господу так горячо,как никогда еще не молилась за всю свою жизнь. Она не читала привычных молитв,просто повторяла снова и снова:

— Матерь божья, не дай ей умереть! Я всегда будухорошей, только не дай ей умереть! Не дай ей умереть!.

Всю следующую неделю Скарлетт в ожидании вестей металась подому, словно раненое животное, вздрагивала, услыхав стук копыт, опрометьюсбегала ночью по лестнице, если какой-нибудь солдат стучался в дверь, но изТары вестей больше не было, и ей мнилось, будто весь континент, во всю своюширь, лег между нею и родным домом, хотя она и знала, что до поместья всего двадцатьпять миль пыльной дороги.

Почта по-прежнему не работала, и никто не знал, где теперьвойска конфедератов и где янки и что они замышляют, и только одно понимали все:тысячи солдат в серых мундирах и тысячи в синих сражаются где-то между Атлантойи Джонсборо. А из Тары не было вестей уже неделю.

Скарлетт достаточно нагляделась в госпитале на тифозныхбольных и понимала, что может случиться при этой болезни за неделю. Эллинбольна, быть может, умирает, а она торчит здесь, в Атланте, с беременнойженщиной на руках, и две армии отделяют ее от родного дома. Эллин больна — бытьможет, умирает.

Но как это могло случиться! Эллин же никогда не хворает. Всеэто было настолько невообразимо, что выбило почву из-под ног и создавалоощущение зыбкости. Кто угодно мог заболеть, только не она. Эллин ухаживала забольными — и они выздоравливали. Она не может заболеть. Скарлетт рвалась домой.Она рвалась в Тару с отчаянием испуганного ребенка, видящего перед собой лишьодну всегда надежную, тихую пристань.

Домой! В невысокий белый дом с развевающимися белымизанавесками на окнах, с густо поросшей клевером лужайкой, над которой неумолчногудят пчелы, с маленьким черным сорванцом на ступеньках веранды, деловитоохраняющим цветочные клумбы от уток и индюшат, к безмятежному покою краснойземли и белоснежных хлопковых плантаций, миля за милей белеющих под солнцем!Домой!

Почему не уехала она домой в начале осады, когда всеспасались бегством из города! Ничего бы не случилось, если бы она увезла ссобой и Мелани, столько времени еще было впереди!

«О черт бы ее побрал! — в сотый раз подумалаСкарлетт. — Почему не могла она уехать с тетей Питти в Мейкон! Ее местотам, с ее родными, а вовсе не со мной. Я же ей не кровная родня. Чего она такза меня уцепилась? Уехала бы в Мейкон, а я бы поехала домой, к маме. Дажесейчас, да, даже сейчас я бы еще могла пробраться домой, плюнув на янки, еслибы не этот ребенок у нее в животе. Генерал Худ дал бы мне сопровождающего.Генерал Худ очень воспитанный человек, я наверное уговорила бы его дать мнесопровождающего и белый флаг, чтобы я могла пересечь линию фронта. Так нет же —я должна сидеть тут и ждать появления этого младенца!.. О мамочка, мама, неумирай!.. Почему Мелани все никак не может родить? Сегодня же пойду к докторуМиду и спрошу, нет ли какого-нибудь способа ускорить это дело, чтобы я моглауехать домой.., если мне удастся раздобыть сопровождающего. Доктор Мид сказал,что роды будут тяжелые. Боже милостивый, а вдруг она умрет! Вдруг Мелани умрет.Умрет. И Эшли… Нет, об этом нельзя думать, это скверно. Но ведь Эшли… Нет, нехочу об этом думать, его же все равно, наверное, уже нет в живых. И он взял сменя слово, что я позабочусь о ней. Но… но если я не очень буду заботиться оней и она умрет, а Эшли все еще жив… Нет, я не должна так думать. Это грешно. Ая обещала господу быть хорошей, если он не даст маме умереть. Господи, хоть быэтот ребенок родился, наконец! Хоть бы уж я могла выбраться отсюда, уехатьдомой.., куда угодно, только подальше отсюда!» Она возненавидела этот зловещепритихший город, который так полюбился ей когда-то… Да он и не был похож на тувеселую, бесшабашно веселую Атланту, которая ее очаровала. Эти страшные,погруженные в безмолвие, словно по ним прошла чума, улицы, такие тихие, такиечудовищно тихие после грохота канонады. В шуме боя, в чувстве опасности былочто-то бодрящее.

Наступившая тишина таила в себе только безмерный ужас. Городказался населенным призраками — призраками страха, тревоги, воспоминаний. Улюдей заострились лица, а те солдаты, что попадались Скарлетт на глаза, былипохожи на выдохшихся бегунов, которые заставляют себя сделать отчаянный рывокна финишной прямой, когда состязание уже безнадежно проиграно.

Наступили последние дни августа, и стали доходить упорныеслухи о жесточайших боях, каких еще не было за все время битвы за Атланту. Боишли где-то на юге. В городе уже никто не пытался улыбаться или шутить — всенапряженно ждали исхода боев. Теперь и здесь все понимали то, что на фронтепоняли две недели назад: дни Атланты сочтены; если дорога на Мейкон будетотрезана, Атланта падет.

Утром первого сентября Скарлетт проснулась с гнетущимчувством страха, который поселился в ней накануне вечером, лишь только онаопустила голову на подушку. Еще одурманенная сном, она подумала: «Из-за чего ятак встревожилась вчера, ложась спать? Да, сражение. Вчера где-то произошлабольшая битва! Боже мой, кто же победил?» Она сразу села в постели, протираяглаза, и тяжесть снова сдавила ее сердце.

Воздух был душен даже в эти утренние часы, предвещая палящийполуденный зной, — раскаленное солнце в беспощадной, сверкающей синевенебес. Улица за окном безмолвствовала. Ни скрипа колес в тишине, ни топотамарширующих ног, подымающих красную пыль. Из соседних домов не доносилосьпевучих негритянских голосов, из кухонь не тянуло аппетитным запахом утреннейстряпни: все соседи, за исключением миссис Мид и миссис Мерриуэзер, уехали вМейкон. Но и из этих двух домов не долетало ни звука. Дальше, в торговой частиулицы, тоже было тихо: магазины и конторы закрыты, заколочены досками, а ихвладельцы рассыпались по округе с винтовками в руках.

В это утро тишина показалась Скарлетт еще более грозной, чемнакануне, чем во все зловеще тихие дни минувшей недели; ей уже не захотелось,как прежде, понежиться, потянуться, зарыться поглубже в подушки, она торопливоподнялась с постели и подошла к окну в надежде увидеть хоть чье-то знакомоелицо, хоть что-нибудь, что могло бы поднять ее дух. Но улица была пустынна. Ейбросилось в глаза, что все еще зеленая листва деревьев пожухла под толстымслоем красной пыли, а цветы перед домом увяли без ухода.