Бородач выпрямился, отступил на шаг и громко щелкнулпальцами, как будто подзывая официанта.

Его напарник что-то крикнул по-чеченски, и сзади, за спинойПавла, тяжело скрипнула железная дверь.

Павел не мог видеть того, кто вошел в комнату, но слышал егомедленные, тяжелые шаги и шумное дыхание.

Шаги приближались, и в душе Павла зашевелился темныймистический страх. Всегда невидимая, загадочная опасность кажется неизмеримострашнее опасности очевидной…

Наконец шаги приблизились, и Павел увидел Шамиля.

Это был человек не очень большого роста, но с чудовищноширокой грудью, выпуклой и круглой, как пивная бочка. Руки его свисали почти доземли, как у гориллы или орангутанга, и заканчивались кулаками, огромными итяжелыми, как две кувалды. Но самым страшным было его лицо. Собственно, этобыло не лицо, во всяком случае, не человеческое лицо, а темное, коряво инеумело заштопанное месиво из мяса, костей и сухожилий, из которого мрачно инепримиримо горел единственный черный глаз.

— Нарвался на мину в девяносто шестом, — пояснилбородач, как будто Павел о чем-то его спрашивал.

Затем он что-то проговорил по-чеченски.

Шамиль ответил ему — не словами, но нечленораздельнымбормотанием, птичьим клекотом, утробным бульканьем и хрипом. При этом онприоткрыл рот, точнее, бесформенную и безобразную дыру, внутри которой торчалинесколько обломанных коричневых зубов и багровый обрывок языка.

— Радуется, — пояснил бородач, отступая всторону. — Любит он, понимаешь, свою работу!

«Зачем я здесь? — подумал Павел, судорожносглатывая. — Зачем я терплю эти страдания, зачем готовлюсь к страшной,мучительной смерти? Почему не скажу все, что знаю? Конечно, они не отпустятменя, но хотя бы смерть моя будет быстрой и легкой…»

Словно прочитав его мысли, бородач негромко, как бысочувственно проговорил:

— Ну что, дурак-человек, может, передумаешь? Может, скажешьмне, что я хочу? Пока не поздно? Пока Шамиль не сделал тебя таким, как онсам, — бессловесным куском мяса?

Но Павел знал, что не пойдет на сделку. По двум причинам:во-первых, из-за того сна, который мучил его последние восемь лет, из-за тойкрутой лестницы, по которой он взбегает, задыхаясь, ночь за ночью, из-заоблитых кровью обоев, дверной ручки, занавески в ванной… а во-вторых, из-затого, что он — мужчина.

Конечно, у каждого есть свой предел, своя граница, закоторой не остается уже никаких причин, никаких снов, никакого мужества,предел, за которым только кровь, боль и беспамятство, — но сдаватьсяраньше времени он не намерен…

Шамиль медленно, деловито надел длинный клеенчатый фартук,закрывающий его ниже колен, — грязный, замызганный, заляпанный кровьюфартук, как у отработавшего полную смену мясника. Наверняка этот окровавленныйфартук был частью ритуала, частью страшного спектакля, который должен былсломить волю Павла, но этот ритуал достиг своей цели… почти достиг. Павелпочувствовал, как земля накреняется и уходит у него из-под ног, как онмедленно, но неуклонно скатывается в бездонную пропасть безумия. Но он дохруста сжал зубы, сжал руки на подлокотниках кресла и твердо встретил мрачный,испытующий взгляд единственного глаза Шамиля.

Кто-то невидимый подкатил Шамилю металлический столик наколесах. На этом столике, на белоснежной крахмальной салфетке, были аккуратноразложены хирургические инструменты — скальпели, ланцеты, пилки и другиехромированные предметы самого устрашающего вида. И тут же среди них лежали обычныепассатижи, клещи, тяжелый молоток, сапожное шило…

Шамиль задумчиво осмотрел этот страшный арсенал и взял вруки пассатижи.

— Ну что, ты ничего не хочешь сказать? — раздалсягде-то рядом голос бородача. — Ничего не хочешь сказать, пока не поздно?Пока ты еще человек? Пока ты еще мужчина?

Павел промолчал. Даже если бы он что-то хотел сказать —бородач уже как бы не существовал в его мире. Мир сузился, сократился до двухчеловек. Остались только двое — сам Павел и Шамиль, приближающийся к нему,сжимая в огромной лапе пассатижи. Все остальное отдалилось, расплылось втумане, сделалось мелким, незначительным.

Чудовищный человек наклонился над Павлом, поднял руку спассатижами, щелкнул их железным клювом перед самым лицом своей жертвы,приоткрыл ужасный искромсанный рот и прохрипел, пробулькал что-то на своемнечленораздельном языке. При этом из полуоткрытого рта дохнуло отвратительнымзловонием — смесью чеснока, перегара и еще чего-то страшного, чего-то, неимеющего названия… должно быть, именно так пахнет смерть.

Павел напрягся, выгнулся всем телом, в последней бесплоднойпопытке пытаясь разорвать ремни на руках, но они только глубже врезались взапястья, пронзив их невыносимой болью…

Шамиль снова что-то проклекотал, коснулся лица Павлапассатижами…

И вдруг повалился на него всей своей тяжестью, громко хрипяи захлебываясь хлынувшей изо рта кровью.

Павел, ничего не понимая, все еще полулежал в кресле, почтираздавленный многопудовой тушей палача. Вокруг что-то происходило, но он ничегоне видел и почти ничего не слышал, кроме каких-то сдавленных выкриков и глухихударов, как будто какой-то невидимый повар отбивал сырое мясо.

Наконец тушу Шамиля стащили на пол, и полуослепший,полуоглохший, полуживой, залитый чужой кровью Павел смог оглядеться.

Обстановка в комнате удивительным образом изменилась.

Нарядный бородач валялся на полу с заломленными за спинуруками и вполголоса ругался. Его безбородый напарник лежал неподалеку в позенерожденного ребенка и не подавал никаких признаков жизни. На виске у негочернело маленькое круглое отверстие.

Точно так же без малейших признаков жизни валялся набетонном полу Шамиль, только ему пулей снесло половину затылка. Казалось, этотпоследний выстрел всего лишь завершил дело, начатое взрывом мины в далекомдевяносто шестом году, полностью лишив чеченца человеческого облика.

Кроме этих персонажей первого действия драмы, в комнатеприсутствовали несколько вооруженных мужчин в одинаковых черных комбинезонах, снатянутыми на лица трикотажными масками.

Один из них подошел к Павлу, внимательно посмотрел на него.Через прорези маски смотрели холодные серые глаза — изучающие, пристальные,бесстрастные.

Не сказав ни слова, человек в маске отступил, подал знаксвоим подчиненным.

Двое из них быстро приблизились к Павлу, перерезали его путы,легко выдернули из кресла и поволокли к выходу. Действовали эти люди слаженно,четко, как прекрасно подготовленные боевые механизмы. Павел переступал ногами,как набитая ватой кукла, — кровообращение в его конечностях еще неполностью восстановилось.

Его вытащили из комнаты, едва не ставшей для него могильнымсклепом, проволокли наверх по короткой металлической лестнице, жалобнопрогрохотавшей под ногами, вывели во двор. Павел жадно вдохнул свежий воздухпоздней осени, пахнущий палой листвой, рекой и влажной землей. После только чтопережитого кошмара этот воздух показался ему невыносимо сладким. Павелчувствовал, как жизнь возвращается к нему… хотя радоваться пока было нечему,его новые конвоиры могли оказаться ничуть не лучше прежних.