Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ТОМ ЖЕ 1883 ГОДУ Гоген принял решение отказаться от роли «художника по воскресеньям», уйти из компании и полностью посвятить себя искусству.
В ДЕКАБРЕ 1884 ГОДА по настоянию жены Гоген прибыл в Копенгаген, где жили её родственники. В ИЮНЕ 1885 ГОДА он вместе с сыном Кловисом вернулся в Париж. Незадолго до этого Гоген писал, что повесится, если не покинет Копенгаген.
ЗИМОЙ 1886 ГОДА Гоген помимо живописи начал заниматься изготовлением и росписью керамики.
10 АПРЕЛЯ 1887 ГОДА Гоген с другом Шарлем Лавалем отбыл в Панаму. После ряда злоключений они перебрались на остров Мартиника, а В НОЯБРЕ 1887 ГОДА вернулись в Париж.
4 АПРЕЛЯ 1891 ГОДА Гоген отбыл на Таити, куда добрался спустя 63 дня. Обжившись на острове, он взял себе юную жену. Он называл её Техурой, хотя её настоящее имя было Техамана.
3 АВГУСТА 1893 ГОДА Гоген вернулся во Францию, чтобы В МАРТЕ 1895 ГОДА покинуть её навсегда и вернуться на Таити. После того как несколько его жалоб, включая претензии к некоему туземцу, которого Гоген заподозрил в воровстве, власти проигнорировали, Гоген написал открытое письмо прокурору, которое ждала та же участь.
ОСЕНЬЮ 1899 ГОДА Гоген начал печатать свой сатирический листок, направленный против колониальных властей.
12 СЕНТЯБРЯ 1901 ГОДА Гоген перебрался на остров Хива-Оа (Маркизские острова). Здесь он призывал туземцев к неповиновению властям, выставил перед своим домом карикатурные скульптуры, обличающие епископа, написал гневное письмо инспекторам французских колоний.
8 МАЯ 1903 ГОДА 54-летний глубоко больной Гоген скончался. Спустя полвека маркизяне вспоминали его как «адвоката, занимавшегося живописью»[16].
Поль Гоген. Автопортрет. 1893–1894 годы.
Холст, масло. Частная коллекция
Несколько лет назад, когда андеграунд стал мейнстримом и даже на федеральном телевидении заговорили про Versus Battle, мы с коллегой поддались искушению и устроили свой баттл. Таня представляла интересы Достоевского, я — Гогена, а зрители по итогам нашего словесного сражения голосовали, кто из этих двоих был несчастнее. Стоит ли говорить, что с колоссальным отрывом победил Гоген?
Из всех героев этой книги Гоген — тот, кого я особенно неистово готова защищать от обидчиков и защищаю регулярно. Чаще всего на него нападают поборники семейных ценностей: он же бросил жену с пятью детьми ради этой вашей живописи на этих ваших островах! Мне всякий раз вспоминается советский мультик «Кентервильское привидение» по одноимённой сказке Уайльда: «Да, но она была дурна собой и совершенно не умела готовить!»
Датчанка из хорошей семьи Мэтте-Софи Гад вышла замуж за преуспевающего брокера, которого весь день, на зависть коллегам, ждал у здания биржи собственный экипаж. Этот брокер всё свободное время проводил в обществе импрессионистов, участвовал в их выставках и даже получал хвалебные отзывы в прессе, но Мэтте-Софи это не тревожило: ведь каждое утро экипаж отвозил её мужа на биржу. То, что со временем искусство вытеснит все прочие его занятия и станет единственным способом жить и дышать полной грудью, было бы для неё очевидно ещё до свадьбы, если бы Мэтте-Софи интересовало что-нибудь, кроме денег.
Помимо того, что оно не прибыльно и не респектабельно, искусство благоверного ей в принципе не нравилось — в отличие от критиков и коллег-художников. Однако, когда Гоген оставил биржу ради живописи, критики к нему охладели. А когда он уехал на острова, его формально-всё-ещё-жена стремительно растущие доходы от продажи таитянских картин оставляла себе.
С институтом брака у Гогена вообще были сложные отношения (как и с прочими институтами). Скоропалительно женившись, он не мог развестись до конца жизни. Хижина, купленная на Таити, считалась имуществом, совместно нажитым в браке с женщиной, которую он несколько лет не видел, хотя при этом все местные знали, что у Поля есть таитянская жена и даже таитянский ребёнок.
В жилах Гогена текло совсем немного перуанской крови, и она оказалась намного сильнее крови французской. По своей природе он был больше дикарь, чем европеец, и «дикарское» отношение к браку было ему куда ближе французского. Тоскуя в одиночестве в своей таитянской хижине, он отправился в соседнюю деревню и вернулся оттуда с 13-летней женой[17]. Женой её делал не штамп в паспорте (был ли у неё паспорт?), а благословение родителей. Пока колониальные власти, гордо заявляя «Мы их цивилизуем», пачками отправляли таитян под венец, Гоген с нескрываемым весельем или даже злорадством наблюдал, как на выходе из храма молодожёны меняются супругами и ныряют в кусты совсем не теми же парами, какими давали обет. За этими наблюдениями скрывалась горечь: сам Гоген так поступить не мог, и реальность раз за разом напоминала ему, что он скреплён узами с самой холодной женщиной во вселенной.
Чтобы не быть голословной, расскажу пару историй, которые это подтверждают. Из пяти детей Мэтте-Софи Гад и Поля Гогена отец особенно любил Алину и Кловиса. (Уж не знаю, как на это повлияло то, что Алиной звали мать художника, а Кловисом — отца.) В дотаитянский период, когда у Гогена ещё была надежда спасти брак, он какое-то время жил с женой у её родственников в Копенгагене. Ситуация от этого только усугубилась, и он, взяв с собой Кловиса, отправился в Париж, где снял простенькую комнату практически без мебели. Уезжал он в спешке, захватив минимум вещей. Мэтте-Софи должна была переслать остальную одежду, что она и сделала после нескольких месяцев просьб и напоминаний. К тому времени наступила зима, и Кловис заболел. Желая унизить мужа, Мэтте-Софи месяцами не высылала одежду для сына, зная, что денег на новую нет.
Любимые дети не пережили отца: о смерти Алины от пневмонии Мэтте сообщила сухим письмом (Гоген отреагировал картиной «Откуда мы, кто мы, куда мы идём?» и суицидальной попыткой), а о смерти Кловиса, которому после операции на бедре в кровь попала инфекция, не сообщила вовсе.
И это всего пара историй о тех горестях, которыми Гогена «одаривала» благоверная. Хватало и других: источников несправедливости, предательства, неприятия, непонимания… Ну и кто самый несчастный творец? Раунд.
Есть люди, которые опередили своё время. Есть те, кто будто бы родился слишком поздно. Поль Гоген относится и к тем, и к другим. Он, как и многие его современники из числа художников, опередил вкусы почтенной публики — он предлагал ей то, к чему она была не готова, от чего отмахивалась, над чем смеялась, что принимала за небрежность, лень и отсутствие вкуса. Сегодня та же публика смотрит о нём байопики, носит экосумки с принтами его картин и выстраивается в очереди на его выставки.