Он вечно опаздывал в своей погоне за утраченным Эдемом. Детство в Перу оставило в сердце тоску об экзотическом рае, а время, видимо, стёрло из памяти вполне цивилизованную жизнь в поместье не бедного дяди, превратив детство в воспоминаниях в царство дикой и безграничной свободы, где человек брат человеку, волку и ягнёнку, где еда растёт на деревьях, где не слышали о запретном плоде и о том, что жить надо в поте лица своего, а не в беззаботной радости. (Когда он приедет на Таити, местная принцесса скажет ему: «Какое у нас было чудесное королевство, страна, где человек, как земля, не жалел своего добра. Мы пели круглый год».)

Тоска по раю, который он — в отличие от остальных потомков Адама и Евы — помнил, обрекла Гогена на нескончаемую погоню за миражом. Он опоздал на Таити: вскоре после его прибытия на остров умер последний таитянский король, окончательно утвердилась французская власть. Гоген сокрушался: «Проделать такой путь, чтобы найти это — то самое, от чего я бежал! Мечту, увлёкшую меня на Таити, жестоко обмануло настоящее: я же любил былое Таити». (Я пишу, а сама в тысячный раз удивляюсь: как можно, живя в вечной тоске о былом, заглядывая в прошлое чаще, чем в будущее, создавать искусство, опережающее время?)

Поль Гоген. «Орана Мария». 1891 год.

Холст, масло. Метрополитен-музей, Нью-Йорк, США

Но Гоген не был бы Гогеном, если бы не платил обманувшему его времени презрением и неприятием. Он отворачивался от реальности, убегал от цивилизации в глубину острова, на другой остров, на другой архипелаг, а не имея больше возможности убегать, объявил колониальным властям войну и развернул кипучую подрывную деятельность (https://qrgo.page.link/jb3mq). На его могиле колонисты смеялись над неумехой-художником, а островитяне оплакивали своего защитника. Немудрено, что его нежно любили советские искусствоведы: в нём видели социалиста-атеиста, борца за права колонизированных народов, вспоминали, как он сокрушался по поводу насильственной христианизации таитян и маркизян…

Всё это было. Но были ещё и его картины, где органически переплетается доколониальный Таити, его мифология, — и христианская иконография. Не найдя на Таити утраченного рая, Гоген ухватился за поблёкшие свидетельства того, что этот рай здесь всё-таки был. Отвернувшись от европейцев, которые «в этой стране всё принизили до своего уровня», он писал тот самый былой Таити таким, каким его видел. Здесь среди людей живут ангелы, по улицам ходит Пресвятая Дева в ярком парео, здесь люди босы и полунаги, здесь нет запретных плодов, земля не жалеет своих даров, человек божественен, а бог человечен.

Гогеновский рай — это край победившего утопического социализма. Найдя на островах лишь его бледные тени, со всей мощью тропических красок и собственного гения Гоген воспел этот рай в своём искусстве так, будто застал его. И только затаившаяся печаль в исполненном нежности и любви взгляде Марии выдаёт то, что перед нами лишь мечта об Эдеме, в который Гоген опять опоздал.

В книге «Ноа Ноа» (по-таитянски это значит «благоуханная земля») Гоген писал, что любовь в крови у таитянок и «корыстная или бескорыстная, она всегда остаётся любовью». Вероятно, околдованный невинностью таитян, он по возвращении в Париж нашёл себе достойную спутницу — яванку Аннах, тоже островитянку, наверное, не пораженную болезнями цивилизации вроде алчности или двуличия. Аннах успела примерить на себя роли служанки, танцовщицы и натурщицы, но, пожалуй, роль подруги Гогена и впрямь подходила ей больше других ролей. Эти двое были в чём-то похожи: оба дикие, неотёсанные, грубоватые, яркие, независимые от общественного мнения, далёкие от буржуазной морали…

Ни Гоген, ни Франция не были готовы к воссоединению. Гоген возмущался цивилизованной гнилостностью европейцев, европейцы возмущались вопиющей дикостью Гогена. Не получив радушного приёма, Гоген поступил так, как поступал всякий раз, когда реальность не соответствовала его ожиданиям: он разозлился и бросил вызов. Он одевался теперь нарочито ярко — голубой жилет с жёлто-зелёной вышивкой, синий сюртук и серая шляпа с голубой же лентой; он эпатировал публику своим внешним видом и своей экзотической спутницей.

Её портрет сделан так, чтобы стать пощёчиной в сто раз громче, чем «Олимпия», за 30 лет до этого написанная Эдуардом Мане. Мане изобразил дорогую столичную проститутку, которая с нескрываемой надменностью оценивает потенциального клиента. Ко всему прочему, она ещё и не блещет канонической красотой. Гоген же написал дикарку, которая у Мане могла бы стать разве что прислужницей. Аннах, в отличие от Олимпии, даже не прикрывает лоно ладонью, она лишена всякого стыда (на островах не знают, что это такое), и её нагота никак не обусловлена сюжетом: дело явно происходит не в борделе, а в мастерской художника. Просто в её наготе нет ничего зазорного, островитяне не стесняются голого тела.

Гоген не только на картине, но и в жизни сделал мастерскую филиалом Таити — яркая мебель, примитивное искусство, Аннах с обезьянкой. После смерти художника каждый проходимец рад был в подробностях рассказать о своём визите к Гогену: ему, мол, прислуживал арапчонок с опахалом, а сам художник восседал на троне, и все ему угождали, как папуасскому королю. На деле даже друзья прозрачно намекали, что ему тут не рады: тебе бы вернуться на Таити, тема-то ещё не исчерпана.

Но Гоген оставался верен иллюзии, что Франция — его дом. Расстаться с нею ему помогли пьяные бретонские матросы, которым не понравился эпатажный мсье и его экзотическая спутница. Художника топтали сапогами под шумное одобрение прохожих. Прохожие получили удовольствие, матросы — мелкие штрафы, Гоген — четыре месяца в постели, морфий и трость как насущную необходимость.

Поль Гоген. «Аннах с острова Ява». 1893 год.

Холст, масло. Частная коллекция

Снисходительность суда к матросам объясняется просто: на носу были выборы и лояльность избирателей стоила дороже здоровья не то парижанина, не то островитянина, который и судьям не больно-то нравился.

А что же Аннах? Пока Гоген лежал в больнице, она наведалась в мастерскую, вынесла из неё всё, что имело хоть какую-то ценность, и исчезла. А Гоген вернулся на острова, теперь уже окончательно, чтобы «кончить свои дни свободно и спокойно, без забот о будущем и без вечной борьбы против слабоумных».

Вы уже поняли, что Гоген — художник путешествующий. И лучший способ с ним сблизиться — это отправиться в путешествие! Причём под парусом, без чёткого плана, что называется, дикарём. Будьте готовы наняться чернорабочим (как Гоген на Мартинике), идите в матросы, чтобы побывать в Бразилии, Чили, Норвегии и Дании. Отдавайте предпочтение тёплым странам: вы ведь знаете, что Север Гоген не жалует. Впрочем, не так важно направление, как глубина погружения в местную культуру. Учите язык, ходите в гости к аборигенам, избегайте туристических центров, исследуйте местные искусство, историю и религию. Жадно впитывайте впечатления и непременно делитесь ими с миром — через письма, книги, картины или… да, думаю, живи Гоген в наши дни, он ещё и вёл бы блог в «Инстаграме», «Фейсбуке» или на «Яндекс. Дзене».