За ним с самой первой минуты мог пристроиться «хвост» — воттолько Бестужев, никак не мог, как ни старался, его выявить. Все его прежнееумение помочь не могло, поток уличного движения здесь был незнакомым, иным. Воттолько что определил ехавшую позади карету как весьма подозрительную — и вдругона самым решительным образом сворачивает в боковую улицу, пропадает с глаз;едва стал присматриваться к автомобилю, чей шофер что-то очень уж близкодержится и слишком часто поглядывает на Бестужева, — как механизм этот,прибавив скорости и обдав отвратительным запахом жженого бензина, обгоняет,ловко проскакивает меж двух громадных повозок, расписанных надписями ящиков наколесах, сворачивает налево, улетучивается…

Эта клятая беспомощность начала помаленьку выводить его изравновесия, и он изо всех сил старался сопротивляться наваждению, принуждалсебя таращиться на уличную толпу, на экипажи, на высоченные здания, как нанечто обыденное, вспоминал все пережитое, все опаснейшие передряги, из которыхвыходил невредимым. Пытался врасти в эту чужую суету, стать ее частичкой, вжиться,можно сказать…

Названный им банк, куда Хайн его добросовестно доставил, очем и сообщил, конечно же, представлял собою столь же высоченное здание,вздымавшееся десятка на два этажей. Выйдя из экипажа, Бестужев с некоторойбеспомощностью оглянулся — показалось, его моментально собьет с ног и пройдетсяпо нему парой сотен подошв жужжащая непонятным говором толпа, — но кучер,выполняя договоренность, проворно соскочил с облучка, двинулся впередиБестужева по широченной, высокой каменной лестнице. Бестужев поспешал за ним,как несмышленыш за бонной.

К его облегчению, в вестибюле — высоченном, помпезнейшем —не наблюдалось ничего похожего на уличную суету. Людей здесь оказалосьмножество, но они передвигались чинно, говорили негромко, мало чем отличаясь в этомсмысле от европейцев. «Ага, — сказал себе приободрившийся Бестужев, —надо полагать, банки — храмы денег, везде одинаковы, есть, как давно подмечено,в их атмосфере нечто от святилища…»

Оглядевшись не так уж уверенно, Хайн в конце концовнаправился в правый угол зала, где протянулся длиннейший ряд окошечек в ажурнойперегородке, за которыми сидели дьявольски вежливые и обходительные господаразного возраста. Поговорил о чем-то, его, сразу видно, отослали в другое.Сидевший там чиновник уставился на державшегося за плечом своего ВиргилияБестужева крайне подозрительно. Однако, когда в потоке незнакомых словмелькнуло «Титаник», он словно бы смягчился чуточку и заговорил с Хайномдостаточно любезно.

По широкой лестнице они поднялись на второй этаж, где Хайн,сверяясь с номерами комнат, привел Бестужева в обширную приемную, где Бестужеввоочию увидел очередное достижение заокеанской эмансипации: место секретаря заполированным столом с тремя телефонными аппаратами и кучей бумаг занимал немужчина, как следовало бы ожидать в Европе, а молодое очаровательное созданиеженского пола в белоснежной блузке.

Означенное создание, пока шли переговоры, опять-таки парураз покосилось на Бестужева с хорошо затаенным презрением во взоре, цепкимженским взглядом в секунду оценив и потерявший всю респектабельность костюм, иособенно убогие штиблеты, — однако, едва прозвучало магическое слово«Титаник», темноглазая особа уставилась на Бестужева уже иначе, не то чтобы срасположением, но уж безусловно с жадным детским любопытством во взоре. Хайну,похоже, удалось ее убедить, она показала гримаску, исчезла в кабинете, минутчерез пять появилась и сделала в сторону Бестужева приглашающий жест.

Бестужев вошел, оставив Хайна в приемной. Кабинет отличалсяот подобных ему европейских разве что нешуточными размерами, а в остальном какдве капли воды походил на те банковские помещения, где он бывал и в Париже, и вВене: массивная, подчеркнуто консервативная мебель темных тонов, высокийнесгораемый шкаф в углу, тяжелые портьеры на окнах, деревянные панели в том жеконсервативном стиле, дорогой ковер… Разве что вместо портрета австрийскогоимператора или французского президента над головой сидевшего помещалсянеизвестный благообразный господин во фраке, с длинными густейшимибакенбардами. Быть может, это и был нынешний американский президент — а то икакой-нибудь особо почитаемый здесь местный финансовый воротила, черт их знает,американцев, как у них тут принято…

Да и обликом хозяин кабинета чрезвычайно напоминал своихсобратьев из Старого Света: безукоризненно элегантный, можно даже сказать,лощеный, с непроницаемым лицом и привыкшими абсолютно ко всему глазами. Словом,этакая помесь куска льда с гадюкой — если только удастся представить ввоображении подобное сочетание…

Глядя на Бестужева совершенно бесстрастно, банкир произнесна неплохом французском:

— Прошу вас, садитесь. Моя фамилия Скаддер, ДжеймсСкаддер. Итак, как мне доложили, вы — один из чудом спасшихся пассажиров«Титаника»… Ужасная трагедия, о да… — он демонстративно, так, что егопонял бы и человек недалекий, глянул на свои карманные часы, давая понять, чтоценит каждую секунду. — И у вас какое-то дело к нашему банку? Уж несобираетесь ли вы после всех треволнений, оказавшись без гроша в кармане,просить у нас ссуду?

Иронии в его ровном голосе не слышалось ни капельки, но она,безусловно, присутствовала. Бестужев, нимало не чувствуя себя задетым стольхолодным приемом, наоборот, приободрился и воспрянул, заслышав французский: здесь,по крайней мере, у него не было ощущения безъязыкости. Усевшись в высокоежестковатое кресло, он сказал на том же языке:

— Что до ссуды — хочется думать, что мои дела обстоятне настолько уж плохо… Совсем недавно, перед моим отплытием из Европы, мною былоткрыт счет в вашем банке, и французы по моей просьбе перечислили должныесуммы. Я хотел бы знать, как обстоят дела с моим счетом…

Столь же непроницаемо Скаддер поинтересовался:

— На чье имя открыт счет?

— Это шифрованный счет, с паролем, — немедля, ответилБестужев. — И я, разумеется, готов сообщить все необходимое…

— Сделайте одолжение, — Скаддер придвинул к немулисток белоснежной бумаги с внушительным грифом банка и остро заточенныйкарандаш.

Опять-таки без малейшего промедления, Бестужев аккуратновывел несколько латинских букв (совершенно бессмысленное их сочетание), затемсемизначное число и наконец еще несколько букв, опять-таки не составлявшихкакое-то конкретное слово. Взяв у него листок, банкир бросил на него беглыйвзгляд, нажал кнопку звонка, и почти сразу же в кабинете возникла девица вбелоснежной блузке. Бросив всего одну длинную фразу, не понятную для Бестужева,как китайская грамота, Скаддер передал ей листок, и она исчезла с той жесноровкой опытного привидения из старинного замка.

Скаддер бесстрастно разглядывал Бестужева. Двинув по столумассивную медную пепельницу, предложил:

— Сигару, мистер…

Бестужев прекрасно помнил, что паспортов здесь не водится, иникто их не спрашивает, даже полиция. Лишний раз поминать имя Штепанекабезусловно не стоило… Ага… Как же звали того мальчишку из забавного романаМарка Туэйна, который ему давала читать Танечка Иванихина… Нуда!