Когда подъехали к высоченному отелю «Вальдорф-Астория»,заслонявшему солнце, как скала, Бестужев вошел в обширнейший роскошныйвестибюль уже не робким неуверенным просителем, как давеча в банке. Тем болеечто и здесь, как в дорогих отелях по всему миру принято, и суета была крайнечопорной, ничуть не похожей на уличную, и публика классом повыше.

Ему навстречу, почти не промедлив, двинулся откуда-то изугла высоченный тип в элегантном костюме, но с незатейливой физиономиейвышибалы — что ж, этого следовало ожидать. Однако Бестужев уже не робел, онстоял и смотрел на приближавшегося цербера с тем спокойным, холоднымвысокомерием, которому научился у пассажиров первого класса злосчастногокорабля. Тип уставился на него не требовавшим расшифровки взглядом,переводившимся на русский легко и просто: «Куды прешь, деревенщина лапотная?!»Бестужев ответил спокойным, даже скучающим взглядом. Из-за спины вынырнул Хайн,протарахтел что-то вышибале с пулеметной скоростью, в потоке слов вновьмелькнуло «Титаник» — и враз сникнувший вышибала, послушав еще немного, вполневежливо указал в тот конец стойки, где Бестужев, приблизившись, обнаружилизящную табличку «Здесь говорят по-французски» — понятно, на соответствующемнаречии.

Служащий поначалу выпялился на него неприязненно, но тут уж непонадобилось магического упоминания о самом известном сейчас в мире насегодняшнюю минуту корабле: Бестужев протянул ему визитную карточку мистераСкаддера (на обороте которой банкир написал несколько строк бисернымразборчивым почерком) и сказал с небрежным аристократическим высокомерием:

— Мне посоветовали именно к вам обратиться, заверили,что здесь достаточно приличное место… Я не ошибся?

Буквально через две минуты другой служащий, гораздо моложе исуетливее (а следовательно, ниже по рангу), опять-таки сносно изъяснявшийсяпо-французски, с надлежащим почтением проводил Бестужева к высоченной глухойдвери, над которой огромная ажурная стрелка стояла у первой из множества цифр,расположившихся полукружием. Дверь распахнулась, за ней обнаружилась целая маленькаякомнатка с панелями из красного дерева и мягким диванчиком, им поклонилоськрайне диковинное для Бестужева создание: совершенно чернокожий человек сбольшими вывороченными губами и лиловатыми белками глаз, в белой с краснымпозументом униформе и шапочке баночкой. Негров Бестужев видел в жизни всеголишь дважды, в Париже, и то на значительном расстоянии — так что зрелище длянего было предельно экзотическое, любопытнее даже, чем здешнее многолюдство ивысоченные здания.

Комнатка, оказавшаяся кабиной лифта, поплыла вверх. Вскоре,служащий, содрогаясь от наигранного восторга, показывал Бестужеву номер —обширный, роскошный, но после всех нью-йоркских сегодняшних впечатлений уже никапельки не поражавший. В конце концов, на «Титанике» были помещения и роскошнее…

— Да, я понял, — сказал Бестужев лениво в ответ наочередное пояснение. — Как ни странно, этот предмет и у нас в Европеименуется постелью, а этот — письменным столом…

Явственная ирония в голосе молодого человека ничуть несмутила, и он еще какое-то время демонстрировал ванную, кабинет, огромныйпустой гардероб (коим Бестужеву не было нужды пользоваться). Наконец, то лиутомившись, то ли, что вероятнее, посчитав свою миссию оконченной, служащийвопросил:

— Месье желает отдохнуть?

И принял тот выжидательно-равнодушный вид ожидания чаевых,что свойствен его собратьям по всему миру. Усмехнувшись, Бестужев сказал:

— Вас, конечно, ожидает вознаграждение, друг мой, но —несколько погодя. Вы мне еще нужны. Не считаете же вы, что я и далее будурасхаживать вот так, словно какой-то поденщик? — он с капризным видомпотеребил полу собственного пиджака. — Так что чаевые вас ждут солидные,но их, юноша, придется сначала отработать… Итак…

В течение следующих двух часов он был занят до предела.Можно бы сказать, трудился не покладая рук, но трудились-то как раз другие.Американская деловитость и размах обернулись к нему самой приятной иположительной стороной. Очень быстро нагрянул приказчик из респектабельногомагазина готового платья — двое чернокожих в униформе, ничуть не похожей нагостиничную, везли за ним длинные никелированные стойки, укрытые полотнянымичехлами, под которыми обнаружились аккуратные ряды костюмов. Тут же игалантерейщик нагрянул, в сопровождении увешанного картонными коробками слуги,на сей раз, должно быть, для разнообразия, самого что ни на есть белокожего. Атам объявился и обувщик, за которым шагали двое, черный и белый, неся множествокоробок другой формы и гораздо меньшего размера. За ними в номер влетели ещетрое субъектов, опять-таки с носильщиками…

Ощущая себя этаким калифом на час, Бестужев без всякогостеснения перемещался среди этой деловитой толчеи, то примеряя что-то, товыбирая, прикидывая, прикладывая, присматриваясь и без стеснения требуяобъяснений, когда считал, что таковые необходимы.

Через два часа эта коловерть прекратилась, вся оравасхлынула из номера, без малейшего прекословия приняв чеки, выписанныеБестужевым без особой сноровки, но старательно (он еще в Вене попрактиковалсяна всякий случай в этом занятии, как-никак Фихте обязан был такое уметь).Следом испарился служащий, судя по лицу, искренне обрадованный честновыплаченным вознаграждением, — Бестужев взял в банке немного американскойналичности на текущие траты и вдобавок, старательно выжимая из благоприятнойситуации максимальную пользу, расспросил Скаддера, сколько чаевых полагаетсядавать и в каких случаях — так, чтобы и скрягой не показаться и не предстатьчудаком, готовым разбрасывать направо и налево шальные деньги.

Подошел к высокому зеркалу в резной деревянной раме,необозримому, как сибирские просторы. Ну вот, совсем другое дело. В зеркалеотражался респектабельный молодой человек в темно-коричневом костюме, жилете втон, крахмальной сорочке и темно-синем галстуке, в безукоризненных штиблетах иновехонькой шляпе. В карманах имелись все необходимые мелочи вроде носовогоплатка, блокнота с карандашиком в футляре, гребенки и тому подобного. Казенныефонды получили некоторое кровопускание — но ничего тут не поделаешь, как-никакон и не собирался наряжаться в самое дорогое, просто-напросто следовало придатьсебе некоторую респектабельность, потому что иначе нельзя…

Положил шляпу на столик у зеркала, скинул пиджак, распустилузел галстука, подошел к окну и какое-то время смотрел с высоты десятого этажана уличную суету внизу — звуки не долетали, заглушённые солидными оконнымирамами, люди, экипажи и автомобили выглядели маленькими и оттого не впечатляли.

Вернулся к столику, уселся в мягчайшее кожаное кресло,задумчиво повертел меж пальцами обойму от браунинга, в данный момент абсолютнобесполезную, так как вставлять ее было некуда. Ради вящего душевногоспокойствия следовало бы обзавестись и оружием — чем черт не шутит, вдруг ипригодится? — но с этим следовало подождать. Он слышал краем уха, что вАмерике с этим еще свободнее, чем в Европе, но воздержался от расспросов покачто: вряд ли американские вольности дошли до того, что и пистолеты доставляетклиенту на дом по первому зову обходительный приказчик с парой нагруженных, какверблюды, носильщиков…