Поразительно, как субъект, подобныйСпасенному, мог водиться и даже приятельствовать с зверообразным бубенцовскимкучером. Этот Мурад был сущий абрек, разбойник с большой дороги. В Заволжскеего окрестили Черкесом, хотя был он не из черкесов, а из какого-то другогогорского племени. Ну да кто их там, чернобородых, разберет. Мурад состоял приВладимире Львовиче не только кучером, но и камердинером, и дядькой, а прислучае и телохранителем. Никто толком не знал, с чего он был так по-собачьипредан своему господину. Известно лишь, что ходил он за Бубенцовым с самогодетства и достался ему в наследство от отца. Бубенцов-старший, из кавказскихгенералов, когда-то давно, лет двадцать или тридцать назад, спас юного МурадаДжураева от мести кровников, увез с собой в Россию. Может, и еще что-то тамбыло особенное, но этого заволжанам вызнать не удалось, а Мурада расспрашиватьхрабрости не хватило. Больно уж страшно он смотрелся: башка бритая, лицо всёзаросло густым черным волосом до самых глазищ, а зубы такие — руку по локотьоткусит и выплюнет. По-русски Мурад говорил мало и нехорошо, хоть прожил средиправославных много лет. Веру тоже сохранил магометанскую, за что подвергалсямиссионерскому просвещению со стороны Тихона Иеремеевича, но покабезрезультатно. Одевался по-кавказски: в старый бешмет, стоптанные чувяки, напоясе — большущий, окованный серебром кинжал. В кривоногой раскачливой походкеМурада, в широких плечах ощущалась звериная сила, и мужчины в его присутствиичувствовали себя скованно, а женщины простого звания пугались и замирали. Какэто ни странно, у кухарок и горничных Черкес пользовался репутацией интересногокавалера, хотя обходился с ними грубо и даже свирепо. На второй неделебубенцовского пребывания заволжские пожарные сговорились с мясниками поучитьбасурмана уму-разуму, чтоб не портил чужих девок. Так Мурад в одиночку разметалвсю дюжину «учителей» и потом еще долго гонялся за ними по улицам,Федькумясника догнал и, верно, убил бы до смерти, если б не подоспел ТихонИеремеевич.

До убийства не дошло, но некоторые из горожан,кто подальновидней, призадумались, чувствуя в этом скандале, а особенно в том,что полиция не посмела остановить буяна, приближение смутных времен. И тосказать, погромыхивало в губернской атмосфере, и черное небо озарялось пока ещебезгласными, но зловещими зарницами.

Однако не слишком ли мы уклонились от основнойлинии нашего повествования? Сестра Пелагия давно уж вошла в широко распахнутыеворота дроздовского парка, и теперь придется за ней поспевать.

Дождь застиг Пелагию в полусотне шагов отворот. Он полился дружно, обильно, весело, сразу дав понять, что намеренвымочить до нитки не только рясу и платок инокини, но и нижнюю рубашку, и дажевязанье в поясной сумке. И Пелагия устрашилась. Оглянулась, не идет ли кто,подобрала полы и припустила по дороге с замечательной резвостью, чемуспособствовали занятия английской гимнастикой, которую, как уже говорилось,сестра преподавала в епархиальной школе.

Достигнув спасительной аллеи. Пелагияприслонилась спиной к стволу старого вяза, надежно укрывшего ее своей густойкроной, вытерла забрызганные очки и стала смотреть на небо.

И было на что. Ближняя половина высокого сводасделалась лилово-черной, но не того глухого, мрачного цвета, какой бывает вбеспросветно пасмурные дни, а с маслянистым отливом, будто некий небесныйгимназист из озорства опрокинул на голубую скатерть фиолетовые чернила. Доотдаленной половины скатерти пятно еще не распространилось, и там по-прежнемуцарствовало солнце, а по бокам с обеих сторон выгнулись две радуги, одна поярчеи поменьше, другая потусклее, но зато и побольше.

А через четверть часа всё поменялось: ближнеенебо стало светлым, дальнее темным, и это означало, что ливень кончился.Пелагия сотворила молитву по случаю благополучного избавления от хлябей изашагала по длинной-предлинной аллее, выводившей к помещичьему дому.

Первым из обитателей усадьбы, встретившихсяпутнице, был снежно-белый щенок с коричневым ухом, выскочивший откуда-то изкустов и сразу же, без малейших колебаний, вцепившийся монахине в край рясы.Щенок еще не вышел из младенческого возраста, но нрав уже имел самыйрешительный. Крутя лобастой башкой и сердито порыкивая, он тянул на себяплотную ткань, и было видно, что так просто от этого занятия не отступится.

Пелагия взяла разбойника на руки, увиделашальные голубые глазки, розовый в черную крапинку нос, свисавшие на стороныбархатные щечки, отчего-то перепачканные землей, а иных подробностейрассмотреть не успела, потому что щенок высунул длинный красный язычок и средкостным проворством облизал ей нос, лоб, а заодно и стекла очков.

На время ослепнув, монахиня услышала, каккто-то ломится через кусты. Запыхавшийся мужской голос сказал:

— Ага, попался! Опять землю где-то жрал,бисово отродье! Извиняй, сестрица, что лукавого помянул. Это его, несмышленыша,тятька с дедом приучили. Уф, спасибо, поймала, а то мне за ним не угнаться.Шустрый, чертяка. Ой, снова извиняй.

Пелагия одной рукой прижала теплое, упругоетельце к груди, другой сняла обслюнявленные очки. Увидела перед собойбородатого человека в ситцевой рубахе, плисовых штанах, кожаном фартуке — повиду садовника.

— Держите Закусая вашего, — сказала она. — Дапокрепче.

— Откудова ты его прозвание знаешь? —поразился садовник. — Или бывала у нас? Что-то не вспомню.

— Нам, лицам монашеского звания, через молитвумного чего открывается, обычным людям неведомого, — назидательно произнеслаПелагия.

Поверил бородатый, нет ли — неизвестно, новынул из кармана пятиалтынный и с поклоном сунул инокине в сумку.

— Прими, сестрица, от чистого сердца. Пелагияотказываться не стала. Самой ей деньги были не нужны, но Богу дарение, хоть быи малое, в радость, если от чистого сердца.

— Ты в дом-то не ходи, — посоветовал садовник,— не сбивай зря ноги. Наши господа божьим людям милостыни не подают, говорят«прынцып».

— Я к Марье Афанасьевне, с письмом от владыкиМитрофания, предъявила свои полномочия Пелагия, и дроздовский житель почтительносдернул с головы картуз, поклонился, перешел с «сестрицы» на «матушку».

— Что ж сразу не сказали, матушка. А я какдурень с денежкой сунулся. Пожалуйте за мной, провожу.

Шел первым, держа обеими руками извивающегося,сердито повизгивающего Закусая.

Справа, на лужайке, подле белокаменной беседкибродил чудной господин в широкополой шляпе и крылатке.