ними и было и есть таких, на которых можно смотреть с удовольствием? Наконец, что сказать мне о сокровищнице всех познаний – памяти? Ведь само собою разумеется, что если наши мысли и слова, найденные и обдуманные, не будут поручены ей на хранение, то все достоинства оратора, как бы ни были они блестящи, пропадут даром.

Итак, оратор, в отличие от полководца-командира, должен быть и своеобразным психологом, знать «движения души» слушателя, на какие аргументы, фигуры, интонации и на какое их сочетание слушатель лучше всего отзывается. Иначе он будет похож на комического актера: грубый юмор всех рассмешит, но через толику времени все об этом актере забудут. Помнят только тех комических актеров, которые были великими психологами, которые могли так нюансировать свое выступление, что само их появление, еще до того, как они откроют рот, вызывало удовольствие. Таких актеров единицы, фигляров – сотни.

Воспитанность и доброжелательность для Цицерона тоже явно связаны с памятью: когда ты помнишь не только то, что собеседник говорил тебе только что, но и что говорил год назад, ты можешь найти нужную интонацию, нужный настрой, нужный юмор, чтобы склонить собеседника на свою сторону. Прежде всего оратор должен развивать свою память, делать ее почти беспредельной; тогда он будет и благороден, и вежлив и быстро всех очарует:

По крайней мере мое мнение таково, что невозможно быть во всех отношениях достохвальным оратором, не изучив всех важнейших предметов и наук. Речь должна расцветать и разворачиваться только на основе полного знания предмета; если же за ней не стоит содержание, усвоенное и познанное оратором, то словесное ее выражение представляется пустой и даже ребяческой болтовней. Но в своих требованиях от ораторов, особенно от наших при их недосуге за множеством общественных обязанностей, я отнюдь не иду так далеко, чтобы требовать от них всеохватных познаний, – хотя уже в самом понятии «оратор» и в притязании на красноречие как будто лежит торжественное обязательство говорить на всякую предложенную тему красиво и изобильно.

Итак, хотя дальше Цицерон ограничивается судебным красноречием, чтобы его трактат не стал безразмерным, он требует от оратора уметь импровизировать по любому вопросу, знать все и рассуждать обо всем. Ведь речь слушает не только Ганнибал или какой-то еще великий полководец. Ему внимает публика, от которой зависит, кого избрать полководцем, или заключать ли мир, или доверять ли в этом вопросе такому-то должностному лицу. Здесь ритор должен знать все, от устройства государства до мельчайших обстоятельств отношений между странами, предвидеть настроения слушателей, понимать, как кто отреагирует на то или иное слово и выражение. От лица своего предшественника в ораторском деле Луция Красса Цицерон говорит о риторике как первоначальном искусстве гражданской жизни и гражданского согласия:

– Право, – сказал он, – я не знаю ничего прекраснее, чем умение силою слова приковывать к себе толпу слушателей, привлекать их расположение, направлять их волю куда хочешь и отвращать ее откуда хочешь. Именно это искусство у всех свободных народов и, главным образом, в мирных и спокойных государствах пользовалось во все времена особенным почетом и силой. В самом деле, можно ли не восхищаться, когда из бесчисленного множества людей выступает человек, который один или в числе немногих умеет осуществить на деле то, что таится во всех лишь в виде врожденной способности? И что так приятно действует на ум и на слух, как изящно отделанная речь, блистающая мудрыми мыслями и полными важности словами? Или что производит такое могущественное и возвышенное впечатление, как когда страсти народа, сомнения судей, непреклонность сената покоряются речи одного человека? Далее, что так царственно, благородно, великодушно, как подавать помощь прибегающим, ободрять сокрушенных, спасать от гибели, избавлять от опасностей, удерживать людей в среде их сограждан? С другой стороны, что так необходимо, как иметь всегда в руках оружие, благодаря которому можно то охранять себя, то угрожать бесчестным, то мстить за нанесенную обиду? Но даже помимо этого, даже на покое, вдали от форума, с его судейскими скамьями, трибунами, курией, – что может быть отраднее и свойственнее человеческой природе, чем остроумная и истинно просвещенная беседа? Ведь в том-то и заключается наше главное преимущество перед дикими зверями, что мы можем говорить друг с другом и выражать свои ощущения словом. Как же этим не восхищаться и как не употребить все силы, чтобы превзойти всех людей в том, в чем все люди превзошли зверей? Но даже этого мало. Какая другая сила могла собрать рассеянных людей в одно место или переменить их дикий и грубый образ жизни на этот человечный и гражданственный быт, или установить в новосозданных государствах законы, суды и права? Чтобы не громоздить примеры до бесконечности, я выражу свою мысль в немногих словах: истинный оратор, говорю я, своим влиянием и мудростью не только себе снискивает почет, но и множеству граждан, да и всему государству в целом приносит счастье и благополучие. Поэтому продолжайте, молодые люди, идти намеченным путем и прилагайте старание к изучению избранного вами предмета себе во славу, друзьям в пользу и государству во благо.

Итак, риторика позволяет организовать официальный быт: такое взаимодействие людей, которое и создает цивилизацию. Умение хорошо говорить – это говорить ясно и убедительно, делать речь привлекательной и обещающей лучшее будущее. Только тогда люди поймут, что надо делать, а что делать ни в коем случае не надо. Просто убедить в чем-то разово можно и без риторики, но для того, чтобы люди раз и навсегда запомнили, что хорошо, а что плохо, требуется риторика.

Но кроме того, риторика украшает досуг, потому что позволяет заполнить свободное время интересными любопытными рассказами. Ритор же все помнит, поэтому обо всем может увлекательно рассказать, сделать тем самым повседневную жизнь осмысленной. Цицерон впервые говорит о развлекательной, а не только нормирующей функции риторики: чем больше риторов, тем более осмыслен будет досуг людей, а значит, и жизнь всего римского государства будет полностью лишена той неопределенности, которую вызывает невежество, незнание, что делать дальше, – и Рим будет существовать вечно.

Устами Красса Цицерон призывает ораторов учиться не у других ораторов, а у философов. Только тогда они приобретут множество глубоких знаний, только тогда их речь будет серьезной и разнообразной, парадоксы – основательными. Болтливость и желание сказать скорее и ярче о предмете уступит место рассуждению, которое увлечет всех слушателей и запомнится на всю жизнь. Красс говорит, что учившиеся у философов ораторы отличаются «роскошной полнотой слога», то есть насыщают эмоции слушателей, так что последние запоминают все надолго. А ораторы, не знающие