Что же касается упражнений для развития голоса, дыхания, телодвижений и наконец языка, то для них нужны не столько правила науки, сколько труд. Здесь необходимо с большой строгостью отбирать себе образцы для подражания; причем присматриваться мы должны не только к ораторам, но и к актерам, чтобы наша неумелость не вылилась в какую-нибудь безобразную и вредную привычку. Точно так же следует упражнять и память, заучивая слово в слово как можно больше произведений как римских, так и чужих; и я не вижу ничего дурного, если кто при этих упражнениях прибегнет по привычке к помощи того учения о пространственных образах, которое излагается в учебниках. Затем слово должно выйти из укромной обстановки домашних упражнений и явиться в самой гуще борьбы, среди пыли, среди крика, в лагере и на поле судебных битв: ибо, чтобы отведать всяких случайностей и испытать силы своего дарования, вся наша комнатная подготовка должна быть вынесена на открытое поприще действительной жизни. Следует также читать поэтов, знакомиться с историей, а учебники и прочие сочинения по всем благородным наукам нужно не только читать, но и перечитывать и в видах упражнения хвалить, толковать, исправлять, порицать, опровергать; при этом обсуждать всякий вопрос с противоположных точек зрения и из каждого обстоятельства извлекать доводы наиболее правдоподобные. Следует изучать гражданское право, осваиваться с законами, всесторонне знакомиться с древними обычаями, с сенатскими порядками, с государственным устройством, с правами союзников, договорами, соглашениями и вообще со всеми заботами державы. Наконец, необходимо пользоваться всеми средствами тонкого образования для развития в себе остроумия и юмора, которым, как солью, должна быть приправлена всякая речь.

Цицерон умел повторять одну мысль несколько раз, чтобы все точно ее усвоили на всю жизнь. Но он умел в миниатюре представить и все ораторское искусство как занятие одновременно предельно кабинетное и предельно публичное, делящее себя между тишиной библиотеки, где стоят любимые лучшие книги, и форумом, где решается судьба величайшей страны. Приведенные выше слова – именно такая миниатюра. Ее можно бесконечно пересматривать, перечитывать, любоваться – и уроки Цицерона будут оставаться столь же чувственными, как первый весенний цветок.

4

Вдохновитель риторических идей

Гермоген

Гермоген Тарсийский (ок. 160–230) – на первый взгляд незаметное имя: он не такой прославленный политический оратор, как Исократ или Демосфен, и не судебный оратор и философ, как Цицерон. Но учебник этого греческого ритора определил основные проблемы всей средневековой риторики. Мы будем прослеживать его влияние в том числе у М. В. Ломоносова в посвященной ему главе.

Учебник состоит из трех частей. Первая часть называется «О статусах» – греческое слово «стасис», соответствующее латинскому «статус», многозначно. Оно означает и восстание, и положение дел, и рассматриваемый в суде спорный вопрос, вокруг которого идет прение. Но Гермоген выделил элементарные «статусы», которые мы бы назвали обстоятельствами дела: кто, что, где, с помощью чего, почему, как и когда. Почти как передача «Что? Где? Когда?», но только статусов не три, а семь. Проводя судебную речь по этим статусам, можно не просто защитить клиента, а создать совершенно другую картину событий. Статусы позволяют и поставить под сомнение обвинение, и потом, на следующем статусе, снять обвинение как неуместное, как не вписывающееся в картину реконструируемых событий.

Вторая часть учебника называется «Об идеях». Идеи Гермоген опять же понимает своеобразно, не как Платон. Для Платона идея – модель, матрица для отливки, совершенный образ земной привычной вещи. Для Гермогена идея – это воспроизводимая модель, кочующая из сочинения в сочинение, из речи в речь: мы бы назвали это афоризмом или даже мемом, вспоминая современную теорию Р. Докинза об «эгоистичном гене», который сохраняет информацию о себе с целью беспрепятственно воспроизводить себя и захватывать среду обитания, пока на смену ему не придет более эволюционно ловкий ген. Для Гермогена идеи – наиболее яркие высказывания, которых больше всего у Демосфена. Несмотря на то что Демосфен был прежде всего политическим оратором, для Гермогена он был таким же универсальным гением, как современник Демосфена Аристотель. То, что Демосфен сказал на площади, вполне может быть применено в суде или на совещании. Этот непревзойденный оратор заявил, что он неповторимый универсал, и что его гениальность стоит выше всех трех видов красноречия – эпидейктического, совещательного и судебного – просто потому, что его «идеи» могут быть использованы в любом из трех видов без ущерба для них. Например, «любой честный человек возмутится» или «нет никого, кто бы не понял важность этого дела, и само положение вещей говорит о важности дела» – можете ли вы определить, это сказано на площади или в суде? В этой же части Гермоген говорит о стилистике как о том, что объединяет речи, принадлежащие к разным видам, – поэтому иногда название его трактата переводят «О видах речи», понимая вид как идею и вид как приметный стиль. Ведь употреблять «идеи» Демосфена и значит последовательно говорить «в стиле» Демосфена.

Наконец, третья часть называется «О нахождении». Несмотря на то, что некоторые ученые оспаривают авторство Гермогена, оно было закреплено за его именем пока этот учебник находился в практическом употреблении в Европе, до XVIII века включительно. В этой части описывался первый этап риторической работы, поиск «общих мест», разделяемых всеми слушателями остроумно представленных положений, на которых будут строиться все последующие доводы. Для Гермогена эти общие места требуют особого внимания: нужно, чтобы они не противоречили стилю риторического целого и были украшены привлекательными фигурами речи. У Гермогена не речь складывается из элементов, как из деталей конструктора, а напротив, речь как некоторое прекрасное целое, как идея идей, придает смысл всем своим элементам. К лицу подбираются украшения, а не украшения создают образ лица. Поэтому Гермоген – невероятно честный ритор, и его ценили как опытного в красноречии философа чести многие века.

Гермоген был мастером импровизации и учил не только долго обрабатывать речь, как это делали Демосфен и Цицерон, но и импровизировать. Часто политическая обстановка меняется внезапно, или даже судебный процесс начинается неожиданно, и времени на подготовку нет. Поэтому он отвергает и прямое подражание древним: ведь просто читать Демосфена, заучивать его, думая, что постепенно и твоя речь станет похожа на речь Демосфена, – путь чаще всего тупиковый. Ты станешь не вторым Демосфеном, а обезьяной Демосфена. А вот если ты прочел хороший учебник, усвоил принципы, как бы научные формулы риторики, тебя ждет немалый успех. Может быть, ты не станешь Демосфеном, но зато будешь лучшим ритором в своем поколении:

Дело в том, что ревностное подражание