философии, просто пишут об одном и том же, что волнует лично их, но может совсем не волновать их аудиторию:

Почему так различны между собой роскошная полнота слога у названных мною писателей и сухость тех, которые пишут, не заботясь о разнообразии и изяществе? Очевидно, это просто люди, владеющие даром слова, от себя привносят в речь как свое исключительное достояние, так и стройность, и красоту, и особенную художественную отделку. Но такая речь без содержания, усвоенного и познанного оратором, не может иметь никакого значения или же должна быть всеобщим посмешищем. В самом деле, что может быть так нелепо, как пустой звон фраз, хоть бы даже самых отборных и пышных, но за которыми нет ни знаний, ни собственных мыслей? Стало быть, любой вопрос из любой области оратор, если только изучит его, как дело своего клиента, изложит красивее и лучше, нежели сам автор и хозяин предмета. Конечно, если кто скажет, что все же есть особенный, свойственный одним ораторам круг мыслей, вопросов и познаний, замкнутый оградою суда, то я соглашусь, что наше красноречие, действительно, чаще всего вращается в этом кругу; но, с другой стороны, именно среди этих вопросов есть очень много такого, чего сами так называемые риторы не преподают, да и не знают. Кому, например, неизвестно, что высшая сила оратора – в том, чтобы воспламенять сердца людей гневом, или ненавистью, или скорбью, а от этих порывов вновь обращать к кротости и жалости? Но достичь этого красноречием может только тот, кто глубоко познал человеческую природу, человеческую душу и причины, заставляющие ее вспыхивать и успокаиваться. Между тем вся эта область считается достоянием философов. И мой совет оратору – против этого не спорить; он уступит им познание предмета, потому что его они избрали себе исключительной целью, но оставит себе разработку речи, хоть она без этого научного содержания и пуста, ибо, повторяю еще раз, именно речь внушительная, пышная, отвечающая и чувствам, и мыслям слушателей, составляет неотъемлемое достояние оратора.

Нам пышная речь кажется иногда избыточной, но для Цицерона пышная речь – это речь запоминающаяся, как запоминается торжественный праздник или парад. Повторяя уже сказанное о том, что оратор воспламеняет души слушателей благодаря тому, что от философов узнал основы психологии, Цицерон вводит еще одну функцию риторики – образовательную и популяризаторскую. Оратор может познакомить публику с науками, которые далеки от ее быта, например с математикой и физикой. Знакомство с этими науками необходимо, например, при обсуждении вопроса, строить ли какое-то крупное сооружение. От просто специалистов по математике или физике такой оратор отличается умением хорошо оформлять свои речи:

Ведь и в таких делах, которые все признают собственностью ораторов, нередко попадаются такие вопросы, что для разъяснения их мало той судебной практики, в кругу которой вы замыкаете оратора, но приходится прибегать к помощи и других, не столь общедоступных знаний. Я спрашиваю, например, можно ли говорить против военачальника или за военачальника без опытности в военном деле, а то и без сведений о дальних землях и морях? Можно ли говорить перед народом о принятии или отклонении предлагаемых законов, в сенате – обо всех государственных делах, не имея за собой глубокого знания и понимания политической науки? Можно ли речью воспламенять и успокаивать душевные порывы и чувства слушателей (а это для оратора важнее всего), не изучив сперва внимательнейшим образом всего, что говорят философы о людских характерах и свойствах? Мало того, может быть, вы со мною и не согласитесь, но все же я не задумаюсь высказать вам свое мнение. И физика, и математика, и все прочие науки и искусства, на которые ты только что ссылался, по своему содержанию составляют достояние специалистов; но если кто хочет представить их в художественном изложении, тому приходится прибегнуть к искусству оратора. Ведь если Филон, знаменитый зодчий, который построил афинянам арсенал, отдавая народу отчет в своей работе, произнес, как известно, очень хорошую речь, то несправедливо объяснять достоинство его речи сноровкой зодчего, а не оратора. Точно так же, если бы Марку Антонию пришлось говорить за Гермодора о постройке верфей, то, запасшись у него сведениями, он и о чужом ремесле говорил бы не менее красиво и содержательно. Да и Асклепиад, наш бывший врач и друг, который в свое время превосходил красноречием прочих медиков, был обязан красотою своей речи уж, конечно, не медицинским своим познаниям, а только ораторским. Поэтому только по виду, а не по существу справедлива обыкновенная поговорка Сократа, – что всякий в том, что знает, достаточно красноречив. Вернее было бы сказать, что никто не может говорить хорошо о том, чего не знает; но даже тот, кто отлично знает дело, но не умеет составлять и отделывать речь, все-таки не сможет удовлетворительно изложить свои знания.

Мы бы назвали этих специалистов, которые имеют специальные знания, но при этом могут всем объяснить, чем они занимаются, «инженерами». И были бы правы. Французское и русское слово «инженер» происходит от латинского ingenium – «врожденный талант, гений, сообразительность, хорошо настроенный ум». Именно такой ум нужно развивать с помощью риторики, чтобы не допускать ошибок ни в деле, ни в речи. Инженер – это человек, правильно использующий свои природные задатки, изобретательный при решении любых задач, даже самых сложных. Риторика, умение все ясно представить – в схемах, таблицах, чертежах и простых объяснениях – и делают инженера значимым для всего общества, а не для какого-либо отдельного проекта.

Для Цицерона оратор памятлив. Оратор обладает отличными актерскими способностями, он умеет говорить безупречно. Никто не сможет пожаловаться, что его речь непонятна или непривычна. Можно сказать, он сразу же оказывается на стороне публики, принимает ее интересы как свои, но придает им завершенную форму. Он избавляет интересы публики от эгоизма, эмоциональности, поспешности и приводит их к той ясности, в которой видны все гражданские добродетели.

Там, где публика требовала мести, оратор в своей речи учредит мужественную доблесть. Где публика требовала зрелищ и наслаждений, там оратор учредит щедрость и великодушие, то есть то, что впечатляет больше любых зрелищ. Публика до выступления мастера красноречия одержима страстями и частными интересами, а после его выступления вдруг оказывается частью государственного механизма, механизма обязанностей и обеспечения своего и чужого блага.

Поэтому ритор и должен быть строг и просвещен одновременно: строго вводить публику в круг личных и гражданских обязанностей, но просвещенно показывать, что общие для всех удовольствия самые лучшие, что в них меньше страстей, но больше радости исполненного долга. Для этого не