расслабиться. Старый республиканский идеал простого сельского убежища, далекого не только от стрессов, но и от роскоши городской жизни, давно уступил место предпочтению обширных комфортных и роскошно оформленных загородных домов. Как и его хозяева, архитектура римского дома приобретала расслабленность, покинув город. Портики были обращены наружу, обрамляя сельские виды, а не внутрь, перекрывая внутренний двор, широкие крылья главного дома простирались по обе стороны, длинные коридоры вели гостей в просторные частные банные комплексы или наружу, через сады, на природу. Это были пространства, предназначенные не для negotium, а для otium – термин, который буквально переводится как «досуг», но на латыни несет дополнительные смысловые оттенки правильно проведенного досуга, саморазвития через культуру, искусство и созерцание. Ради столь благородных целей виллы были оснащены щедрыми библиотеками, картинными галереями, греческими скульптурами (подлинниками или копиями) и огромными перистильными садами, которые имитировали и приспосабливали для домашних условий гимнасии – характерные для эллинистических городов общественные площадки для физических упражнений и образования. У семьи Мессалины наверняка была не одна такая вилла, возможно на землях, составлявших сельскохозяйственные угодья Домиции Лепиды, на наследственных владениях родни Фауста – рода Корнелиев Сулл, или на живописных холмах Лация, где царило деревенское очарование и при этом до Рима было рукой подать.

Жизнь на сельских виллах родителей Мессалины могла быть приятной и развивающей, но едва ли была оживленной. За яркими впечатлениями римский бомонд отправлялся на побережье Амальфи. В I в. н. э. цепочка богатых курортных городов, расположенных у Неаполитанского залива, была единственным местом, где проводили лето; у всех, кто хоть что-то собой представлял, были там виллы. Среди них, скорее всего, были Домиция Лепида и Фауст и уж точно была старшая сестра Домиции Лепиды: ее владения в Байях были настолько желанны, что говорят, император Нерон приказал убить ее, лишь бы заполучить их{51}. Лучшие виллы возвышались на скалах над морем, с многоуровневыми террасами, открывавшими виды на залив, и вырубленными в скалах крутыми ступенями, ведущими к воде{52}.

В летнее время социальная жизнь здесь бурлила: великий оратор Цицерон охарактеризовал эти места как чашу для смешивания сладострастной роскоши[17]. Дома предназначались для развлечений, с уединенными бухточками для пляжных вечеринок, с причалами для швартовки увеселительных лодок и кухнями, позволявшими накормить гостей, число которых измерялось сотнями. Марциал, поэт конца I в. н. э., писал, что это место способно развратить любую скромницу:

Чистой Левина была, не хуже сабинянок древних,

И даже строже сама, чем ее сумрачный муж,

Но, лишь она начала гулять от Лукрина к Аверну

И то и дело в тепле нежиться байских ключей,

Вспыхнула и увлеклась она юношей, бросив супруга:

Как Пенелопа пришла, но как Елена ушла{53}.

Неудивительно, что у Мессалины, которая выросла в подобных местах, сформировался вкус к роскоши. Но она могла также приобрести некоторое понимание того, что значило быть римским аристократом в эпоху расцвета Юлиев-Клавдиев I в. н. э. Величественные залы и анфилады городских домов ее родителей показывали проницаемость границы между частной жизнью и общественным долгом; их загородные дома, наполненные книгами и предметами искусства, свидетельствовали о значении культурного капитала; а богатые виллы вокруг Неаполитанского залива отражали растущую уверенность патрициев в том, что удовольствие – право римлянина по рождению.

Какие бы уроки ни извлекла Мессалина из imagines своих предков и роскошных владений родителей, это было всего лишь подстрочное примечание к ее формальному образованию.

По меркам общества, откровенно патриархального по строю и зачастую яростно мизогинного по культуре, древние римляне охотно давали женщинам образование. По-видимому, в первые века до и после нашей эры (период, задокументированный лучше всего) значительная доля горожанок, даже не принадлежавших к высшему эшелону элиты, была как минимум частично грамотна. Ряд авторов, не выражая какого-либо удивления, упоминают, что девочки наравне с мальчиками посещали за умеренную плату начальные школы, обучавшие чтению, письму, арифметике, иногда основам литературы детей высших слоев среднего класса в тенистых уголках городских форумов по всей Италии{54}. Фрагменты помпейских надписей, нацарапанных на стенах в общественных местах города, – «Ромула гуляла тут со Стафилом», «Серена ненавидит Исидора», «Атимет меня обрюхатил»[18] – говорят о том, что некоторые женщины, даже находящиеся на более низкой ступени социальной лестницы, могли написать, по крайней мере, имена и несколько фраз. Еще больше женщин, возможно, в силу того, что они выросли в городской среде, где так агрессивно писали, могли, вероятно, прочитать несколько ключевых слов, которые повторялись снова и снова, в официальных надписях и неформальных граффити: имена богов, возможно, магистратов или самых популярных гладиаторов сезона.

Образование Мессалины должно было пойти гораздо дальше. В отличие от образования римского мальчика из высшего класса, которое мыслилось в первую очередь как систематическая подготовка к государственной карьере, образование патрицианской девочки не имело ясно определенной цели, кроме как снабдить ее знаниями и хорошими манерами, подходящими ее социальному статусу. Возможно, по этой причине о нем никогда не писали с такой методической ясностью, как в трактатах, посвященных образованию мальчиков. Наши сведения обрывочны и случайны, но мы можем собрать достаточно данных из истории Поздней республики и Ранней империи, чтобы представить себе, как могло выглядеть образование Мессалины; какие факты ей могли быть известны, каким способам мышления ее могли обучать, с какими навыками она могла вступить во взрослый мир.

Домашние учителя, вероятно, учили Мессалину латинскому и греческому и, может быть, основам математики. Она читала, декламировала и порой учила наизусть отрывки из произведений «великих» – Гомера, греческих трагиков и прославленного поэта эпохи Августа – Вергилия. Эти книги формировали костяк вселенной цитат и аллюзий, которыми образованные римляне любили украшать свои письма, стихи и речи. От нее также можно было ожидать анализа языка этих текстов, их грамматики и стихотворного размера. В числе других уроков могли быть теория музыки, пение и игра на лире. Могли даваться и уроки танцев с целью научить ее красиво двигаться (но не настолько красиво, чтобы поставить под сомнение ее респектабельность). Чтобы придать своим письмам определенный риторический блеск, она могла участвовать в упражнениях по сочинению прозы, на которых основывалось обучение ее брата ораторскому искусству. Возможно, было предусмотрено и кое-какое обучение философии, предназначенное для того, чтобы научить Мессалину оценивать идеи, мыслить логически и, что самое главное, вести себя нравственно{55}.

В конечном итоге от Мессалины, вероятно, ожидали достижений, аналогичных тем, за которые восхваляли двадцатиоднолетнюю вдову Корнелию Метеллу, в 53 г. до н. э. вышедшую замуж за Помпея Великого. «У этой молодой женщины, – пишет Плутарх, – кроме юности и красоты, было много и других достоинств. Действительно, она получила прекрасное образование, знала музыку и геометрию и привыкла с пользой для себя слушать рассуждения философов»{56}.

Иным патрицианкам, жившим лет за сто до рождения Мессалины, столь многогранное образование могло казаться безжалостной либеральной подготовкой к консервативно ограниченной взрослой жизни. Плутарх, в конце концов, увенчал свою похвалу образованию Корнелии заявлением, что «эти ее качества соединялись с характером, лишенным несносного тщеславия – недостатка, который у молодых женщин вызывается занятием науками»{57}. Если римлянка писала стихи, от нее ожидалось, что она не будет их обнародовать; если она писала умные письма выдающимся мужам, то обычно собирались и публиковались только их ответы; если она изучала философию, то ей следовало использовать ее для того, чтобы находить утешение в пределах своей женской доли.

Однако к 20-м гг. н. э. старые различия между знаниями, которыми женщина могла обладать, и знаниями, которые она могла применять на практике, начали стираться. От римской патрицианки всегда ожидалось, что она будет использовать свое образование для воспитания сыновей, готовя их к республиканской службе. Но в династической системе, где мальчику было гарантировано славное будущее с самого момента рождения, эта роль приобрела совершенно новый потенциал. У женщины