самой правдоподобной версии, будущая свекровь Мессалины, Антония Младшая, написала императору письмо, обвиняя Сеяна в заговоре или просто намекая Тиберию, что его преданный фаворит не столь безоговорочно предан, как кажется{79}. Что бы ни стало поводом, когда падение случилось, оно было впечатляющим{80}.

Приблизительно в мае Сеян и Тиберий передали свои консульские полномочия другим сенаторам. Это было нормально; институт так называемых консулов-суффектов был создан с целью позволить большему количеству сенаторов побывать на высшей должности и расширить возможности императорского покровительства. Консулом-суффектом, сменившим Сеяна в мае, был не кто иной, как отчим Мессалины, Фауст Сулла[22]{81}. В своей новой роли Фауст Сулла должен был возглавлять заседания сената, но эта задача постоянно усложнялась. Когда весна сменилась летом, Тиберий послал в сенат ряд писем, каждое из которых было запутаннее и противоречивее, чем предыдущее. То Тиберий писал, что так болен, что вот-вот умрет, то что он чувствует себя хорошо и скоро вернется в город; то сообщал, что поддерживает какого-то близкого союзника Сеяна, то бранил другого; то хвалил Сеяна, то клеймил его. Фауст Сулла пытался поддерживать порядок, в то время как сенат, отчаявшись разобраться в истинных намерениях императора, увяз в бесконечных спорах по поводу их толкования.

Сенаторы во главе с Фаустом Суллой и его соконсулом, отчаянно стремясь не просчитаться с выбором стороны, подстраховывались: публично они воздавали почести Сеяну, но личных встреч с ним избегали. Родня Мессалины, должно быть, испытала облегчение, когда наступил октябрь, и Фауст смог сложить полномочия, уступив их новым консулам-суффектам. Сам Сеян начал беспокоиться; он не чувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы строить собственные планы, но и не настолько был напуган, чтобы принять отчаянные меры. Под предлогом того, что Ливилла больна, а на самом деле, по-видимому, стремясь получить больше контроля над ситуацией, он спросил Тиберия, нельзя ли ему приехать на Капри повидаться с ними. Тиберий отказал. Он пообещал, что скоро сам вернется в Рим и тогда увидится с Сеяном.

Ни одно из этих обещаний не было выполнено. Когда осенью 31 г. н. э. Тиберий наконец нанес удар, он сделал это быстро и без предупреждения. Под покровом ночи он направил с Капри в Рим нового префекта преторианцев по имени Макрон, чтобы тот доставил письмо. Макрон никому не объявил о своем прибытии, за исключением одного из новых консулов-суффектов, Меммия Регула, и префекта ночной стражи (praefectus vigilum). Когда на следующее утро началось заседание сената, Макрон расставил по периметру здания стражу и передал письмо консулам. Он не ждал, пока его зачитают.

Содержание письма стало неожиданностью для многих сенаторов, в том числе, вероятно, для Фауста, поразило оно и Сеяна. В нем, как утверждает Дион, не было прямого приказа предать Сеяна смерти, но оно содержало длинный перечень претензий и распоряжение казнить двух его ближайших соратников, а также заключить в тюрьму его самого.

В том, что произойдет дальше, сомневаться не приходилось. Сеян был казнен прямо в день ареста. Его тело сбросили с расположенной между тюрьмой и Форумом крутой лестницы, известной как Гемониева терраса. Там разбитое тело пролежало еще три дня, пока толпа глумилась над ним, прежде чем сбросить в Тибр. Трупов становилось все больше, так как бывшие союзники Сеяна принялись обвинять друг друга, надеясь таким образом спасти себя.

Дети Сеяна тоже были казнены. Его дочь Юнилла, недавно помолвленная с Клавдием Друзом, сыном Клавдия, будущего мужа Мессалины, от его первой жены Плавтии Ургуланиллы, примерно одних лет с Мессалиной, умоляла сказать ей, куда ее тащат, какое преступление она совершила и почему за ее проступок недостаточно «детской порки». Считалось недопустимым казнить девственницу, поэтому вначале ее изнасиловали, а потом удавили и сбросили вместе с телами ее братьев со ступеней Гемониевой террасы{82}.

Мессалина уже достаточно подросла, чтобы понимать кое-что из происходящего. Этот кровавый хаос – включая зверскую казнь ее ровесницы, которую она должна была знать, – стал, должно быть, ее первым настоящим знакомством с суровой реальностью высокой римской политики.

Дальше – больше, на сей раз милостью бывшей жены Сеяна Апикаты, и удар придется еще ближе к дому семьи Мессалины. Сеян и Апиката развелись в 23 г. н. э., по-видимому расставшись отнюдь не друзьями – учитывая, что она не попала в списки арестованных и казненных вслед за падением Сеяна. Не в силах вынести вида казни своих детей за преступления их отца, Апиката написала Тиберию прощальное письмо и покончила с собой.

Письмо содержало ряд необычных обвинений, относящихся к событиям почти десятилетней давности, связанным со смертью Друза, сына Тиберия, в 23 г. н. э. Тогда никто не счел смерть Друза подозрительной. Она была внезапной и неожиданной, но свидетельств нечестной игры не было. В письме Апикаты излагалась иная версия событий. Она утверждала, что ее муж рассматривал Друза как соперника в его притязаниях на верховную власть и решил от него избавиться. Сеян оценил ситуацию с несколькими потенциальными союзниками и нашел одного более подходящим, чем остальные: это была жена Друза, Ливилла.

Ливилла приходилась Мессалине двоюродной теткой, а ее будущему мужу Клавдию сестрой. Не будучи хорошенькой в детстве, взрослая Ливилла тем не менее стала одной из редкостных красавиц своей эпохи и, по-видимому, была несчастлива в браке с часто пьяным и порой склонным к насилию Друзом{83}. Сеян, утверждала Апиката, соблазнил Ливиллу объяснениями в любви и заставил ее надеяться, что, стоит только избавиться от мужа, как они смогут пожениться и совместно управлять империей. Ливилла стала выдавать ему подробности мужниных секретов, и наконец, подготовившись как следует, Сеян нанес удар, выбрав яд, «действие которого – медленное и постепенное – создавало бы подобие случайного заболевания»{84}.

Сделав дело, Сеян развелся с Апикатой и написал Тиберию, прося разрешения жениться на овдовевшей Ливилле – просьба, которая вначале была отклонена и удовлетворена наконец только в год его падения.

В Тацитовом изложении событий супружеская измена Ливиллы и ее роль в политически мотивированном убийстве мужа идут рука об руку. «Изобразив, что воспылал к ней любовью, – рассказывает Тацит, – он [Сеян] склонил ее к прелюбодеянию и, принудив к этому первому постыдному шагу, внушил ей желание соединиться с ним в браке, стать его соправительницей и умертвить мужа (ведь потерявшая целомудрие женщина уже ни в чем не отказывает!)»{85} Эта связь – изображение прелюбодеяния как прямого пути к государственной измене – впоследствии будет обыгрываться в источниках, когда речь пойдет о Мессалине и ее злосчастном двоебрачном «супружестве» с Силием.

Разумеется, у нас нет способа узнать, правдивы ли были утверждения Апикаты, но правда вряд ли имеет значение. Тиберий поверил предсмертному свидетельству Апикаты, и Ливилла была казнена. Она стала первой женщиной, подвергшейся damnatio memoriae – официальному уничтожению всех изображений и надписей, связанных с данным лицом. Через семнадцать лет Мессалина станет второй. Согласно Диону, Тиберий не приказывал казнить Ливиллу напрямую. Вместо этого он передал ее матери (будущей свекрови Мессалины) Антонии Младшей, которая заперла свою непутевую дочь в комнате и уморила голодом{86}.

Вопреки надеждам многих сенаторов, после смерти Сеяна положение не улучшилось. Тиберий лишился последнего человека, которому мог доверять, своего «сотоварища и сподвижника», как он его называл{87}. Император оставался в изоляции на Капри и сохранял отчужденность в отношениях с сенатом; общественному долгу он по возможности предпочитал личные удовольствия; все меньше он обуздывал свою недоверчивость и терзавшую его паранойю.

Император Тиберий не был счастливым человеком; его голове было неуютно под тяжестью короны, которой он никогда не хотел. В 32 г. н. э., на следующий год после смерти Сеяна, Тиберий начал письмо к сенату следующими словами: «Как мне писать вам, отцы сенаторы, что писать и чего пока не писать? Если я это знаю, то пусть волей богов и богинь я погибну худшей смертью, чем погибаю вот уже много дней»{88}.

Пусть Тиберий и ощущал в 32 г.