В ДЫМУ И ОГНЕ

Во второй половине дня произошло то, что следовало ожидать и что почти невозможно передать словами. Даже человек с самой богатой фантазией, не побывавший тогда в рядах героических моряков, не в силах представить себе более жестокого по ярости сражения, которое длилось до позднего вечера, гремело и бушевало, как ураган. Только живой свидетель, его непосредственный участник, сможет, пожалуй, вспомнить грозный день 26 марта и поведать обо всем по порядку. Вот что рассказал об этом сражении Герой Советского Союза Николай Щербаков:

«Бой затих, примерно, часов в двенадцать. Меня сменили. Еще на посту беспокоила мысль: «Каково самочувствие раненых?» Ведь моряки — народ дружный, особенно в бою. Всякий, кто дерется плечом к плечу с тобой, становится сердечным другом. И, кажется, все отдал бы тому, кто в тяжелые минуты тебя поддержит. Моряки дорожат боевой дружбой. Вот почему, пока было тихо, я и поспешил на розыск друзей.

Первым встретил Казаченко. Его, забинтованного, несли в подвал. Я бросил на пол шинель, помог уложить на нее раненого и сел около него сам. Видимо, он потерял много крови, отчего лицо его казалось восковым.

— Ну, как, говорю, тезка, самочувствие?

— Ничего. На хлеб потянуло, — а сам смеется. — Нет ли у тебя чего подзакусить?

— Кроме хлеба, ничего. — Я полез в вещевой мешок, чтобы поделиться с другом куском хлеба. — Ну, ты ешь, а я схожу на второй этаж…

— Там нечего делать, — перебил меня чей-то голос. Я обернулся — возле стоял Акрен Хайрудинов, матрос, пулеметчик. Жив-здоров. Он принес горестную весть: Ходарев убит. Тот самый Ходарев, который утром кричал мне: «Не бей того немца, это — мой», — и, прицелившись, ухлопал мерзавца. Потом, спустя полчаса, Акрену здорово досталось от нас: к счастью, Ходарев был жив. От тяжелой раны он потерял сознание, что дало Хайрудинову повод думать о смерти товарища.

Разговаривая с друзьями, я услышал знакомые голоса. В главных дверях показался Абраменко Михаил. Его считали уже погибшим: вместе с Владимиром Кипенко он сидел в засаде и сдерживал натиск немцев, атакующих со стороны города А тут, пожалуйста, вот он; правда, раненный в ногу, хромает. К нему поспешил Корда с вопросом, который в равной мере интересовал и нас:

— Каким чудом уцелел?

— Дрались здорово, — ответил Михаил. — Уничтожили две пулеметные точки противника и несколько десятков-фрицев. Потом, когда убило Кипенко и разбило пулемет, я схватил диски, переждал, пока утихнет бой, и — сюда.

Он присел к нам. Разговорились. И, как ни странно, говорили не о только что прошедших боях. Разговор шел о том, за что, не щадя жизни, каждый дрался: о далеких, но близких сердцу родных местах, о семье, женах, детях, стариках. Мне живо вспомнились плодородные ростовские поля, хутор Мелеозовка, в котором я родился и вырос. Думки о любимой родине разбередили сердце Коли Казаченко, и он тяжело вздохнул:

— Неужели, тезка, я не доживу до радостных дней победы?..

— Что за глупость, — обиделся я. — Конечно, доживешь. Я, например, решил жить до ста лет. Вот посмотришь…

Казаченко улыбнулся и сказал:

— Вы нас, раненых, не бросайте, если пойдете на прорыв к своим.

У раненого самочувствие совсем не то, что у здорового. Ему все кажется, что он для других обуза и вообще беспомощный человек. Такого надо успокоить теплым словом. Как и все, я крепко верил в победу, в скорую победу. Я душой чувствовал и предполагал, что раз нас послали в десант, значит, не сегодня — завтра войска Красной Армии пойдут в наступление. Кроме того, я был кандидатом в члены партии, что обязывало меня быть передовым бойцом. И я сказал матросам, что никуда мы не пойдем, а будем биться здесь до прихода войск Красной Армии, перешедших уже в наступление. Так именно и было на деле…

Вскоре меня позвал Корда — время заступать на вахту. Раненых оставил повеселевшими. «Западные» двери, как мы тогда их называли, были пробиты осколками. Выбрав пошире отверстие, я внимательно стал следить за местностью. Земля была изрыта воронками, покрыта трупами немцев. Землю изрыли немцы, а немцев перебили мы.

Минут пятнадцать, а, может, больше, фашисты не показывались. Потом появились на окраинах города и в порту. Враг готовился к новым атакам. Я тотчас же сообщил об этом в штаб.

Подошел к двери командир десанта Константин Ольшанский и прильнул к пробоине. У него созрело какое-то решение. Он вернулся к себе в штаб и, как видно, приказал радисту Александру Лютому вызвать на помощь нашу авиацию.

Где-то заухали пушки — по зданию открылась стрельба. Ну, думаю, снова началось… Среди грохота выстрелов и взрывов послышался гул моторов. Самолеты! Четыре или пять наших бомбардировщиков. Они прилетели, несмотря на плохие метеорологические условия. Но как только они показались, прекратился и обстрел. Самолеты покружились, постреляли, разогнали немцев и улетели.

В стане врага вновь поднялась суета. Опять загремели пушки.

Мы тоже подготовились к бою. Почистили оружие, зарядили диски. Привели в порядок себя, помещения. Перевязали раненых. Ольшанский разрешил вооружиться только тем раненым, которые сравнительно хорошо себя чувствовали.

В это время принесли сверху еще одного раненого. Это был Валентин Ходарев. Ему оторвало левую руку. Так и хотелось броситься к нему, ведь его же считали убитым, но пост покидать — преступление.

Ходарев приподнялся с носилок и, видя, что все готовятся к бою, попытался взяться за гранаты. Ему что-то сказали и уложили снова. Но разве может спокойно улежать человек с нетерпеливым характером и горячим сердцем?! Ходарев вскочил с носилок и хрипло вскрикнул:

— Не удерживайте меня!.. Я — комсомолец; уходя в десант, я дал комсомольское слово, что буду драться до последней капли крови. Я хочу сдержать свое слово!..

К нему подошел Ольшанский.

— Успокойтесь, товарищ Ходарев, — сказал он. — Вы уже выполнили свое обещание. С вас хватит. Отдохните…

Больше я уже не слышал, что говорил офицер: за стеной взорвалась мина, содрогнулось здание. Взрывы еще и еще… Сильные, оглушительные взрывы мин и снарядов. Враг решил разрушить здание и перебить нас при помощи шестиствольных минометов.

Дом опять тряхнуло: мина разорвалась на втором этаже. Там уже никого не было, все сошли вниз и заняли места у окон и бойниц.

Весь личный состав принял клятву, каждое слово которой запомнилось навсегда:

«Мы, бойцы и офицеры — моряки отряда Ольшанского, клянемся перед Родиной, что задачу, стоящую перед нами, будем выполнять до последней капли крови, не жалея жизни. Подписался весь личный состав».

Клятву передал по радио в штаб майора Котанова старший краснофлотец