Мне удалось вогнать этот кол прямо в сердце. И оно,освободясь от заклятия, открылось навстречу всему сущему. В нем не осталосьместа Другой.

Тысячу раз мне хотелось сжать его руку, и тысячу раз яудерживала свой порыв. Я пребывала в смятении — мне хотелось сказать, что ялюблю его, но не знала, как начать.

Мы говорили о горах, говорили о реках. Мы почти на целый часзаблудились в лесу, но все же нашли верную тропинку. Мы ели припасенныебутерброды и утоляли жажду талым снегом. Когда солнце стало клониться к закату,решили вернуться в Сент-Савен.

Наши шаги гулко отдавались под каменными сводами. Ямашинально поднесла руку к чаше со святой водой и осенила себя крестнымзнамением. Мне припомнились его слова: вода — это символ Богини.

— Пойдем туда, — сказал он.

По темной пустой церкви мы подошли к тому месту, где подглавным алтарем находилась гробница святого Савена, отшельника, жившего вначале первого тысячелетия. Уже несколько раз ее рухнувшие стены возводилисьвновь.

Да, есть такие места — война, преследования, безразличиепрокатываются по ним и уничтожают их, но они остаются священными. А потомкто-нибудь придет сюда, взглянет, заметит, что чего-то недостает, — ивосстановит.

Я смотрела на образ распятого Христа, и у меня возникалостранное, но очень отчетливое ощущение, будто голова Его поворачивается вследза мной.

— Сюда.

Мы стояли перед алтарем Богоматери.

— Взгляни на образ.

Мария с младенцем на руках. Иисус указывает в небеса.

Я сказала о том, что вижу.

— Присмотрись повнимательней, — настойчиво сказалон.

Я вглядываюсь во все детали деревянной скульптуры,раскрашенной и позолоченной, восхищаюсь тем, с каким совершенством мастервырезал складки одеяния Приснодевы. И только теперь вижу наконец воздетыйпальчик Христа-младенца и понимаю, о чем толкует мой друг.

Хотя Иисус сидит на руках Марии, на самом деле Он держит Ее.И кажется, будто поднятая к небесам рука Младенца возносит Ее к небесам.Возвращает туда, где пребывает Ее Жених.

— Художник, создавший эту скульптуру больше Шестисотлет назад, знал, чего хочет.

По деревянному полу гулко прозвучали чьи-то шаги. Вошедшая вцерковь женщина подошла к главному алтарю и зажгла перед ним свечу.

Мы стояли молча и неподвижно, боясь помешать ее безмолвноймолитве.

«Любовь не знает постепенности», — думала я, глядя, каксамозабвенно он созерцает образ Девы. Еще накануне мир был исполнен смысла ибез его присутствия. А теперь мне необходимо, чтобы он стоял рядом — иначеистинное сияние каждой вещи сокрыто от меня.

Когда женщина вышла, он заговорил снова:

— Художник знал Великую Мать, Богиню, милосердный ликБога. Ты задала мне вопрос, а я до этой минуты не мог ответить тебевразумительно. Ты спросила, откуда я все это знаю, где выучился всему этому,так ведь?

«Нет, не так, я спросила, и ты ответил», — хотеласказать я, но промолчала.

— Я выучился так же, как этот художник, —продолжал он. — Я принял любовь, сошедшую с поднебесных высот. Я неупирался, когда меня вели. Ты, должно быть, помнишь то письмо, где я говорил освоем желании уйти в монастырь. Я так и не рассказал тебе об этом, но желаниемое осуществилось.

И мне тут же вспомнился разговор перед лекцией. Сердце моезаколотилось, я устремила пристальный взгляд на лик Девы. Она улыбалась.

«Этого не может быть, — думала я. — Если даже он иушел, то, значит, потом покинул его. Пожалуйста, скажи мне, что оставилсеминарию».

— Юность моя прошла бурно и насыщенно, — меж темпродолжал он, не пытаясь угадать ход моих мыслей. — Я познал другиенароды, повидал иные пейзажи. Я искал Бога по всему белому свету. Я любилдругих женщин. Я овладел множеством профессий.

Вновь кольнула меня ревность. «Нельзя допустить, чтобывернулась Другая», — произнесла я про себя, не сводя глаз с улыбающейсяДевы.

— Мистерия жизни завораживала меня, и я хотел лучшепостичь ее смысл. На мои расспросы люди отвечали, что, мол, этот знает то, атот — это. Я побывал в Индии и в Египте. Познакомился со знатоками магии имедитации, с алхимиками и священнослужителями. И наконец открыл для себя то,что следовало открыть: Истина неизменно пребывает там же, где Вера.

Истина неизменно пребывает там же, где Вера. Я снова ипо-новому оглядела церковь — источенные временем каменные плиты, столько разпадавшие во прах и столько раз восстановленные. Что подвигало людей нанеслыханное упорство, на титанический труд? Что заставляло их выбиваться изсил, чтобы вновь воздвигнуть — в глуши, на горных вершинах — этот маленькийхрам?

Что?

— Вера.

— Своя правота была у буддистов, своя правота — укришнаитов, своя — у индусов, у мусульман, у иудеев. Если человек идетнепритворной стезей веры, он сумеет слиться с Богом и обретет способностьтворить чудеса. Но мало было узнать это — требовалась еще и решимость сделатьвыбор. Я выбрал католичество, потому что в этой вере был воспитан, ее чудесамипроникнуты годы моего детства. Если бы я родился иудеем, то выбрал бы иудаизм.Бог — един, хоть и носит тысячу имен, но именно и только тебе надлежит выбрать,каким именем ты будешь звать его.

Снова раздались шаги.

Какой-то человек приблизился, оглядел нас, потом подошел кцентральному алтарю и убрал два подсвечника. Вероятно, это был ризничий илипричетник.

Я вспомнила старика, который не хотел пускать нас в часовню.Но этот человек не произнес ни слова. Когда же он вышел, мой друг сказал мне:

— Сегодня вечером у меня встреча.

— Пожалуйста, не отвлекайся. Рассказывай дальше.

— Я поступил в семинарию, находящуюся здесь поблизости.Четыре года я изучал все, что мог. В этот период я познакомился с Иллюминатами,с Харизма-тиками, с приверженцами течений, пытавшимися отворить двери, запертыемного лет назад. Я понял, что Бог — не тот палач, которым меня стращали вдетстве. Возникла попытка вернуться к первоначальной, ничем не запятнанной,невинной сущности христианства.

— Не прошло и двух тысяч лет, как они осознали, чтоХристос и Церковь — не одно и то же? — со сдержанной иронией спросила я.

— Можешь шутить, сколько хочешь, но речь идет именно обэтом. Я стал учиться у одного из тех монахов, кто возглавлял нашу обитель. И онвнушил мне, что необходимо принять огонь откровения, Святой Дух.