Как-то около полудня, когда тетя Нинель, только чтоприехавшая из супермаркета, поворачивала ключ в замке, она услышала сериюнегромких хлопков. Не понимая, что происходит, она потянула дверь и успелаувидеть, как из спальни вырвался холодный белый огонь. Когда он опал, наружушагнул закопченный Халявий, держащий в руке обугленную упаковкуспрей-дезодорантов. Тетя Нинель, женщина широкая во всех смыслах, никогда иничего не покупала помалу.

– Я Герострат! Я спалил храм Артемиды! – выл Халявий.

Заметив мадам Дурневу, он небрежно швырнул в нее баллончикоми, заламывая руки, возопил:

– Вяжи меня, человече, и скидывай с Тарпейской скалы! Смертьмне не страшна! Это сделал я, безумный Герострат!

Не слушая его, тетя Нинель метнулась в спальню. Одеялочадило. На полу валялась ножка от табуретки, превращенная в факел. Ножка почтиуже прогорела. Вероятно, безумному Герострату пришлось долго поджариватьупаковку, прежде чем он добился желаемого результата. Кожаные кресла пахлипаленой дохлятиной. По обоям мечтательно плясал синий огонек.

Предотвратив пожар, тетя Нинель в ярости выскочила изспальни. Безумный Герострат стоял в большой комнате, задумчиво озирая мебель.Кажется, он соображал: не стоит ли для верности присовокупить к храму Артемидыпарочку построек поскромнее?

Услышав за спиной топот, оборотень обернулся.

– Наконец ты пришел к Герострату, гонец! Долго же тызаставил себя ждать! Знай, я готов принять любую кару, кроме забвения! –возгласил он с надрывом.

Дурнева с перекошенным лицом занесла над его головой пудовыйкулак.

– О, что-то новенькое! – удивился безумныйГерострат. – Я думал, меня сбросят с Тарпейской скалы! Что ж, мне всеравно! Верши свое черное дело, палач!

Кулак обрушился на макушку оборотня. Разъяренная Дурневазамахнулась во второй раз и… внезапно обнаружила, что лежит на полу. Чья-тотвердая рука взяла тетю Нинель за плечо и помогла ей подняться. Халявий подулна палец, по которому плясали синеватые молнии.

– Мерси, мамуля! Это меня отрезвило! – сказалон. – Но в следующий раз не надо ударять меня так сильно. Вполнедостаточно шлепка книгой или ладонью. Главное, чтобы он пришелся возможно ближек макушке. Это принципиально! В другие места можно не бить!

– ТЫ ЕДВА НЕ УСТРОИЛ ПОЖАР! – зарычала тетя Нинель.

– Пардон! Это был, то ись, не я! – возразил Халявий.

– А КТО?

– Полуденный бес, мамуля!.. Трясея, сестра бабкина, горячабыла на язык. Сглазила меня ишшо малюткой! – жалея себя, всхлипнулХалявий. – Таперича, бывает, как полдень, он в меня вселяется. Прям сам несоображаю, что творю. Вон и тогда – прихожу в себя, а за мной с кольями да спулями серебряными уж гонятся! Пришлося, то ись, Темпора моралес говорить да квам, родненьким, под крылышко перебираться! – виновато пряча глаза,пояснил Халявий.

– А этот, полуденный твой, он всегда пожарыустраивает? – хмуро осведомилась тетя Нинель.

– Как ему заблагорассудится, мамуля. У беса-то настроениймного, а под каждое настроение и личность находится. Когда я Герострат, когдаНижинский[2]а когда ишшо кто-нибудь… Я уж и не знаю, – пожал плечами Халявий.

– Отлично! Раз ты не знаешь, так кто знает? И сколько у тебявсего личностей? – с горечью воскликнула тетя Нинель.

Она рухнула на желтый диван с механизмом «гармошка» и,удрученно подперев голову пухлыми ладонями, уставилась на Халявия. Оборотеньмялся, как красная девица, и ковырял большим пальцем ноги ворс ковра.

– Ты, то ись, имеешь в виду, когда у меня едет крыша? –спросил он, отрываясь от своего занятия. – О, довольно много!Примерно с десяток основных и еще три-четыре таких, что проклевываются время отвремени.

Потрясенная тетя Нинель замычала. Она грузно встала, подошлак бару и, достав бальзам «Счастье домохозяйки», отхлебнула из горлышка.

– Ум-м-м. И сколько из них буйных?

– Таких, когда я становлюсь опасен? Представления не имею,мамуля. Всякий раз после раздвоения у меня происходит выпадение памяти… Ну прямкак у вас, лопухоидов, с перепою.

Тетя Нинель пошатнулась. Слабоалкогольное и шипучее «Счастьедомохозяйки» вспенилось ей в нос.

– А вот намеков не надо!.. И почему я тебя не прогоню? Невыставлю за дверь? – сокрушенно спросила она.

– Судьбоносцы, мамуля, судьбоносцы… Там на небе ить тоже небублики сверлят. Это мы тут ничего не знаем, а они там все знают, обо всемведают. Так-то, мамуля, – сказал Халявий, успокаивающе похлопывая тетюНинель по коленке.

* * *

Через три дня утром тетя Нинель повезла Пипу на киностудиюна пробы. Компания «Мыльница» собиралась снимать сериал по «Дюймовочке» иподбирала юных актеров на главные и второстепенные роли.

– Тебя должны взять, Пипочка! У тебя такое выразительноелицо, такой умный взгляд. Сразу видно, что ты из хорошей семьи. К тому же тыуже успела примелькаться. Совсем недавно журнал «Wanted!» вышел с твоим фото наобложке, – убеждала дочку тетя Нинель.

– Меня потом два раза останавливали на улице! –плаксиво сказала Пипа.

– А ты как хотела? Антиреклама есть антиреклама. Упал ссамолета – учись летать! – Тетя Нинель облизала губы, пытаясь припомнитьчто-то важное. – Ах да, Пипа! Вот о чем я тебя хотела попросить. Умоляю,не болтай лишнего, а то ты как ляпнешь чего – уши вянут!

– Щас! Прям так и буду сидеть молча! – огрызнуласьПипа. – Пусть попробуют не взять меня на роль – я им эту Дюймовочку да изтрехдюймовочки! Паф-паф!

Пипа и тетя Нинель уехали. Примерно через час дядя Германстал собираться на деловые переговоры. Он побрился, побрызгался дезодорантом,надел красный пиджак и желтый галстук и уже натягивал сапоги графа Дракулы, каквдруг из коридора явственно донесся какой-то шум.

Халявий, до того спокойно сидевший на ковре, внезапнонасторожился, сделал умоляющее лицо и на четвереньках побежал куда-то. Пожимаяплечами, Дурнев, как был в одном сапоге, выглянул в коридор и оледенел. Прямона его глазах сквозь входную дверь спиной вперед протиснулись двое мужчин.Вероятнее всего, они использовали Туманус прошмыгус, но Дурнев-то об этом незнал.