И оборотень вдохновенно закружился по комнате, выделываякошмарные па. Валились стулья. Раскачивалась люстра.

– Эй, стой! – закричал дядя Герман, бегая заним. – А еще что-нибудь ты умеешь? Я имею в виду, еще как-нибудь,кроме как на твоих концертах, мы можем разбогатеть?

Оборотень с неудовольствием остановился.

– Я танцор! – воскликнул он с негодованием. –У меня есть мое сердце, моя любовь, мои ноги и музыка! И мне противныразговоры обо всем ином! Всего остального для меня не существует!

«С этим все ясно. Он ничего не помнит. Придется подождать,пока можно будет поговорить с его основной личностью», – подумал Дурнев.

Он подошел к дивану и поднял опрокинувшуюся чашку. Бывшийдепутат уже прикидывал, как отреагирует Нижинский, если он попросит егоубраться в квартире, и не обидится ли он за это на своего друга Дягилева, каквдруг в замке повернулся ключ.

В комнату ворвалась взбудораженная Пипа.

– Папуль, меня взяли! – заорала она с порога.

– В самом деле? Ах ты, моя Дюймовочка! – умилилсяпредседатель неблагодарного общества В.А.М.П.И.Р.

Пипа уставилась на своего папу с таким удивлением, что онмигом раскаялся, поняв, что сморозил что-то не то.

– Разве я сказала, что меня взяли Дюймовочкой? Я будуиграть пятнадцатую жабу из свиты!

– О! – удивился Дурнев.

– Да, папулечка! Мы с мамулей учили в машине роль. Вначале ядолжна сказать: «Ква-ква!», а потом, уже в конце фильма, вот так вот грустно:«Ква-ква-ква»! И вот тут режиссер пообещал, что камера возьмет меня крупно.

– О, друг мой Дягилев! Ты не говорил, что у тебя есть дочь!Но я тебя прощаю: девочка мне нравится… Так начинаются все великиекарьеры! – прыгая на одной ножке в тщетной попытке изобразить балетное па,одобрил правнук бабы Рюхи, неподражаемый Халявий.

Таня задернула Черные Шторы, чтобы не видеть всей тойбестолковой и радостной суеты, которая всегда почему-то предшествует началудраконбольного матча. Идти сейчас на стадион и снова видеть драконов и игроков,стремительными кометами мелькавших внутри купола, было для нее невыносимо. Таняпообещала себе, что никогда больше не будет смотреть драконбол – даже с трибун.Ваньке, Тарараху и Ягуну она наврала, что ей нужно написать на завтра доклад омировом древе, а то Поклеп давно имеет на нее зуб.

– Это точно. Когда на тебя на каждом уроке натравливаютвсякую потусторонщину, защиту лучше не запускать. Недаром Поклеп хвалится, чтоего уроки не прогуливают. К нему даже переломщики на одной ноге из магпунктапрыгают – а куда денешься? Духу, когда он будет вселяться, по барабану,освобожден ты от урока или нет! – ободряя ее, сказал Ванька Валялкин.

Но при этом он почему-то смотрел не на Таню, а чуть выше ееголовы. Таня, хорошо изучившая Ваньку, поняла, что он ей не поверил. Еще бы –пропустить матч ради какого-то доклада, который можно написать и ночью! Такоесложно ожидать даже от Шурасика.

Зато теперь, когда все были на драконболе, Таня осталасьодна – одна во всем огромном Тибидохсе, не считая привидений. В темнице заЖуткими Воротами, вздыхая, томился хаос. Стены школы для трудновоспитуемых юныхмагов подрагивали – мелко, но безостановочно. Таня энергично встряхнулаголовой.

– Ну все! Или писать доклад, или не писать! Чего ты тутрасселась, Гроттерша? Марш работать! – подделываясь под голос своеймосковской сестрички Пипы, велела себе Таня.

Она решительно села за стол и, щелкнув пальцами, подозвалаперо жар-птица. В отличие от лопухоидных ручек и обычных гусиных перьев этоперо писало само – нужно было только диктовать.

В книге по уходу за магическими существами (III том, «Птицыи морские гады») ясно значится:

«Хвостовое перо жар-птицы будет верно служить тому, кто спасптицу от смерти».

Таня не спасала птица от смерти – она лишь кормила егонекоторое время, пока Ванька лежал в магпункте. Но, учитывая прожорливостьптенца, это, очевидно, зачлось как спасение его жизни.

МИРОВОЕ ДРЕВО

«Мировое древо – универсальный мифологический образ. Тричасти мирового древа связаны со всем живым на земле: ветви и вершина – сптицами (сокол, соловей и птица Див), а также с солнцем и луной; ствол – спчелами и зверями лесными и равнинными; корни – со змеями, ящерицами и бобрами.Все же древо в целом может сопоставляться с человеком – его ногами, туловищем,руками и головой», – продиктовала Таня, заглядывая то в «Мистическую историю»под общ. ред. Графа Манова, то в «Справочник Белого Мага». Существующий вединственном экземпляре справочник ленился, то и дело превращаясь в «Тысячусоветов молодой хозяйке». Каждые пять минут Тане приходилось подогревать егоискрой и произносить: «Расслабонум!»

Сияющее перо жар-птица скользило по бумаге, изредкабрезгливо окуная кончик в чернильницу. Внезапно без всякой видимой причины перозамерло и нетерпеливо заплясало над пергаментом. От пера во все стороныразлетались искристые брызги, точно от шумно открытой бутылки шампанского.Тусклая комната с задернутыми шторами разрослась до размеров помпейского цирка.Аскетически заурядная кровать Тани и перевернутый гроб любящей черный юморСклеповой неуловимо обрели оттенок упаднической роскоши. Над ними ухитрилсяпоявиться плотный кремовый балдахин, в складках которого могли таиться верныекамеристки вкупе с привязчивыми возлюбленными вроде шейха Спири.

Даже скучный скелет Паж предстал на краткий миг молодым игибким мушкетером с зелеными глазами. Кое-кто из долгожителей – а в Тибидохсетаких было немало, – возможно, узнал бы воинственного Дырь Тонианно.

Таня некоторое время недоуменно озиралась, пока у нее немелькнула мысль, что это могут оказаться глюки – относительно безобидныесуетливые духи. Еще бы – вся школа, кроме, вероятно, ее одной, была надраконболе. Еще бы глюкам не порезвиться, пользуясь отсутствием преподавателей.

– Дрыгус-брыгус! – произнесла Таня, вспомнив, что для глюков,если это они, вполне хватит и этого простенького заклинания.

Она угадала. Стоило сверкнуть зеленой искре, как во всестороны прыснули маленькие носатые человечки. Таня успела заметить, что глюковбыло никак не меньше дюжины. Штуки три расширяли пространство, один сидел наголове у Дырь Тонианно, а остальные бестолково, но радостно носились покомнате, гоняясь за брызгами света.