С некоторых пор Лена научилась не обращать внимания намелкие укусы старой карги. Что ей Виктория Леопольдовна, когда рядом отец? Онрядом, и это счастье.

…Счастье закончилось внезапно. Рухнуло, оборвалось,рассыпалось в прах.

Отец умер от обширного инфаркта. Накануне они отмечалиЛенине двадцатилетие — в небольшом чопорном ресторанчике на Невском. Былосумасшедше весело, немножко грустно и невыразимо сладко — словом, все было каквсегда, когда они оставались вдвоем и никто не мешал им. Кроме официанта,который менял пепельницы через каждую минуту вместо положенных трех. Иисподтишка поглядывал на Лену.

— По-моему, ты ему понравилась, — шепнул отец,когда официант в очередной раз удалился. — По-моему, он готов сделать тебепредложение.

— Не говори глупостей, папа!

— Нет, правда. И я даже знаю, о чем он думает. Думает,что ушлый старикашка отхватил самую прекрасную девушку из всех самых прекрасныхдевушек.

— Ну, какой же ты старикашка? — Вы питоешампанское вдруг самым предательским образом ударило Лене в голову. — Ты —импозантный зрелый мужчина на пике формы. Только такие мужчины и могут бытьхозяевами жизни.

— Сила молодости еще сохранилась, а мудрость старостиуже пришла? — Отец подмигнул Лене. — Тогда не будем егоразочаровывать.

— Не будем.

Отец поднялся, обошел столик, галантно поклонился и,поцеловав Лене руку, пригласил ее на танец. Вот так-то, господин официант!

— Ты хорошо танцуешь, — сказал отец, склоняясь кЛениному уху.

— И ты, — после небольшой паузы ответила Лена.

Должно быть, они подумали об одном и том же.

— Рано или поздно он появится. И ты уйдешь от меня.

— Совсем необязательно уходить, — Лена положилаголову на грудь отца.

— Даже если ты не уйдешь, ты все равно уйдешь.

— Успокойся. Никто тебя не заменит.

Никогда.

— Если бы ты только знала, как я жалею о каждом дне,проведенном вдали от тебя! Ты знаешь, сколько их было, этих дней?

— Сколько?

— Я подсчитал. Шесть тысяч пятьсот семьдесят. Или околотого. Если бы твоя мать не написала мне… Страшно даже представить…

— Но теперь-то я с тобой! И знаешь, тот, которыйпоявится, рано или поздно, думаю, он будет похож на тебя. Он будет вылитый ты…

На следующее утро отец не вышел к общему завтраку. Это быловопиющим нарушением распорядка, за которым строго следила ВикторияЛеопольдовна. Отец никогда не нарушал распорядка. Он не нарушил бы его исейчас, если бы не умер. Во сне.

Сердце, полное любви к Лене и любви к матери, не вынеслоглухой стены вражды между ними. Он умер, и никаких общих завтраков больше небудет. И ничего не будет.

Ничего.

Похороны Лена помнила смутно. Скромные, приглушенныепохороны. Пришли друзья отца по университету и несколько соратниц ВикторииЛеопольдовны — таких же, как она, академических вдов. На Лену вдовы подчеркнутоне обращали внимания. Плевать ей было на их внимание.

Плевать ей было на все.

Отец, вот кто был важен ей. И теперь его не стало.

И Лены не стало. То есть существовала темно-рыжая оболочка,но под этой оболочкой все выгорело дотла. Выгорело и покрылось слоем золы.

Пепелище.

Именно на это пепелище и пришла Виктория Леопольдовна.

— Я жду вас к завтраку уже десять минут,милочка, — сказала она, как обычно поджимая губы. — Вы живете в нашемдоме два года. Пора бы уяснить, что существуют вещи незыблемые. Не зависящие ниот чего. Ни от чего, вы слышите! Порядки устанавливал даже не.., покойныйАнатолий. Порядки устанавливал сам Аристарх Дмитриевич. И не вам их менять.

Странно, но именно ненависть старой карги, такая живая,такая восхитительно упругая, ненависть с бровями вразлет, горячечным румянцем июным блеском глаз, — эта ненависть и вытянула Лену. Теперь они с ВикториейЛеопольдовной цеплялись за свою взаимную неприязнь, чтобы заглушить чувствопотери. Все лучше, чем ничего. Неприязнь не прошла даже тогда, когда стараякарга слегла. Чтобы больше никогда не подняться. Молодой врач-интерн, пришедшийосвидетельствовать больную, видимых нарушений опорно-двигательного аппарата необнаружил, отчего у больной отказали ноги, объяснить не смог и назначил Ленесвидание, что было совсем уж бесперспективно. Лена вежливо отказала, а интернеще долго витийствовал о неизученной природе такого вот паралича на нервнойпочве.

— Самодурствует старуха, — ухмыльнулся оннапоследок. — Наплачетесь вы с ней. Мой вам совет: найдите сиделкупожестче, с такой церемониться — себе дороже. Она из вас все жилы вытянет, знаюя эти интеллигентные мумии. А лучше сдайте ее в приличный интернат, пока непоздно…

— Пошел вон, — сказала Лена, удивляясь своейневесть откуда взявшейся ярости.

То же самое она услышала от старой карги, когда — послевизита интерна — робко зашла к ней в комнату.

— Подите вон, милочка, — Виктория Леопольдовнацарственно указала ей на дверь. — Вам здесь делать нечего. Даже АристархДмитриевич не входил сюда, не постучавшись.

Хорошо еще, что не по предварительной записи!

— Я просто хочу помочь, Виктория Леопольдовна… Я сделаювсе, что нужно.

— Не стоит утруждать себя. Если вы печетесь о квартире,то можете не волноваться. Она и так достанется вам. Благодарите покойногоАнатолия, в своем завещании он объявил вас единственной наследницей.

— Но…

— С мертвыми не рискну спорить даже я. Вы добились,чего хотели. Можете торжествовать.

Никакого торжества не было, хотя Лена все еще винила старуюкаргу в смерти отца.

Никакого торжества не было, и как-то само собой получилось,что Лена стала и медсестрой, и сиделкой, и поварихой. Вся ее жизньсосредоточилась теперь на вздорной старухе, — ведь Виктория Леопольдовнабыла единственной, кто еще связывал ее с ушедшим отцом. Лена быстро научиласьбольничным премудростям и знала теперь, как мыть паралитиков, какпереворачивать их, чтобы не было пролежней, как ставить им уколы… По вечерамЛена читала старой карге книги из личной библиотеки Аристарха Дмитриевича — всебольше неторопливые, давно угасшие фолианты: Филдинг, Стерн, Теккерей, Диккенс.

— У вас, милочка, каша во рту, — едко замечаластаруха после двух часов непрерывного чтения. — Нужно работать наддикцией.

И Лена работала — исступленно, до боли в одеревеневшихгубах. Через полгода непрерывных занятий она легко бы выдержала конкурс начтеца-декламатора. Вот только чтецы-декламаторы никому не требовались.

Требовались деньги на поддержание существования. А денег какраз и не хватало.