Теперь.

Гурий даже поймал себя на гаденьком люмпенском злорадстве поповоду безвременной кончины баловня судьбы. Поймал — и тут же устыдился этого.Тем более что личность Валевского самым неожиданным образом прояснилась.

— Ты знаешь, что это за тип? — сказал Гурию БычьеСердце. — Фигура довольно известная в определенных кругах. Он… Как бы этопомягче выразиться… Танцор, одним словом. Балерун.

— Вы уже и это выяснили? — почтительно прошепталГурий. — Оперативно работаете.

— Оперативно работаем не мы. Оперативно работаетон. — Бычье Сердце мотнул тяжелой медвежьей башкой в сторону следователяДейнеки. — Он у нас.., как бы это помягче выразиться.., балетоман. Всюзарплату в Мариинку сносит, чудила! И в прочие притоны песни и пляски. Такаявот страсть у человека.

Именно Дейнека поведал Антохе (а Антоха поведал Гурию), чтоРоман Валевский является ведущим солистом труппы современного балета «Лиллаби».И хореографом по совместительству. «Лиллаби» был известен в родных палестинахгораздо меньше, чем на просвещенном Западе. И с Запада не вылезал. Последнийгод труппа провела в гастрольной поездке по Средиземноморью, Франции и странамБенилюкса. После этого была Америка, и по возвращении из нее Роман Валевский иего коллеги по «Лиллаби» затеяли амбициозный проект «Русский Бродвей». Проектбыл поддержан американским консульством («гнездом шпионов», как выразился БычьеСердце), фондом Сороса («Сорососа», как выразился Бычье Сердце), ещенесколькими фондами поменьше («цэрэушными подгузниками», как выразился БычьеСердце) и несколькими высокопоставленными чиновниками из администрации города(«…….», как выразился Бычье Сердце). Будучи еще в зародыше, «Русский Бродвей»отхватил уютный особнячок на Петроградке. А первым пробным камнем «Бродвея»должна была стать постановка грандиозного шоу «Вверх по лестнице, ведущейвниз». «Коллективное дрыганье ногами по книжке какой-то американской профуры»,как выразился Бычье Сердце. «Видно, богатые мы очень, если платим американскимпрофурам за авторские права!»

— Вообще-то, книжка очень хорошая, — робковозразил Гурий. — Хотя и старая.

— Какая же хорошая? Она же американская!

Крыть было нечем, и Гурий притих. Бычье Сердце еще некотороевремя поливал грязью америкашек, раковой опухолью расползшихся по планете, апотом переключился на космополита Валевского.

— Не люблю я такие дела, — процедил Антоха. —Худосочные. Интеллигентские.

Рома-балерун нам боком выйдет, чует мое сердце.

У Бычьего Сердца был такой удрученный вид, что Гурийпопытался поддержать приятеля.

— Может быть, это ограбление? — неуверенно началон. — Машины нет, денег нет… Польстились на джип и укокошили беднягу.

— А яхта при чем? Зачем его нужно было в яхту сажать?Зачем его вообще нужно было тащить к Заливу? И потом, видел, как ему тыквупрострелили? Чисто, аккуратно, любо-дорого посмотреть. Профессиональная работа.И улик с гулькин нос. Грабители так за собой не подчищают.

— Чья яхта — установили?

— По документам эта часть дома принадлежит некоейКалиствинии Антоновне Антропшиной. Больше пока ничего не известно. Сейчаспытаемся с ней связаться…

Закончить Бычье Сердце не успел — его окликнул кто-то изоперативников. Проводив взглядом приятеля, Гурий еще некоторое время потопталсяна месте, а потом направился к сторожке, в которой следователь тщетно пыталсяпривести в чувство пьяного охранника «Селены» и его такую же невменяемуюподружку.

Обоих Печенкиных и юнца-мартыгу отправили восвояси: послеснятия отпечатков и показаний делать им на территории лодочного кооперативабыло нечего.

Да и рабочий день самого Ягодникова давно закончился. Еслибы не труп, Гурий сидел бы сейчас в Пениках и достраивал четырнадцатую яхту.Ставить паруса — самое приятное, самое сладкое, самое трепетное!..

Четырнадцатая модель была любимым детищем участкового: вовремя ее закладки ему пришла в голову сумасшедшая мысль — подарить Эдиту-яхтуЭдите-певице. Торжественный акт передачи был приурочен к ближайшему концертудивы в БКЗ «Октябрьский». До концерта оставалось ровно двое суток, и нужно былопоспешить, чтобы уложиться в сроки.

…Бычье Сердце закончил осмотр места происшествия толькочерез час, клятвенно заверил Гурия, что пивка они выпьют в самое ближайшеевремя, и укатил в Питер вместе с трупом и всей бригадой. А Гурий отправился ксебе в отделение, сдавать табельное оружие.

В отделении его и настигло еще одно сногсшибательноеизвестие: на бесхитростном и далеком от криминала перегоне Ораниенбаум —Мартышкино обнаружено тело девушки.

* * *

…Полнолуние ознаменовалось воем собак. Собак было две —дворняга побольше и одичавший шпиц поменьше. Обе шавки, приписанные к проходнойзавода «Рассвет», имели неоспоримое преимущество перед всем остальным животныммиром — они существовали всегда. Как птица Сирии и птица Алконост, как Сцилла иХарибда, как пирамида и сфинкс, как тяни-толкай, как Христос и Иуда, какдвуликий Янус.

Так, во всяком случае, думала Лена.

Она жила в этом доме на Васильевском восемь лет — и всевосемь лет шпиц и дворняга мозолили ей глаза. Дом под номером 99 был последнимна Четырнадцатой линии и стоял особняком. То есть не совсем особняком. Отостальных, густо прилепившихся друг к другу домов его отделяла всего лишьнеширокая Камская улица. По другую сторону протекала когда-то живописная, атеперь загаженная до безобразия речушка Смоленка. Муж Лены, Гжесь, именовал дом«предбанником господа бога».

В этом была известная доля истины: окна их квартиры нашестом этаже выходили сразу на три кладбища — православное, армянское илютеранское.

Самое время подумать о душе.

Но о душе Лена и Гжесь не думали. Они думали о том, как быпоскорее развестись.

В состоянии вялотекущего разрыва отношений они находилисьпоследние три года, и конца-краю этому процессу видно не было.

Лена и Гжесь вели затяжную позиционную войну.

Иногда война сменялась кратковременным перемирием и дажебратанием: Гжесь, как и всякий здоровый тридцатилетний мужик, имел известногорода потребности, и когда дежурной шлюхи для их удовлетворения не оказывалось,в ход шла Лена. Лена в сто тридцать третий китайский раз давала себе слово неподдаваться на провокации — и с завидным постоянством нарушала его. Все делобыло в подлом и дурном характере Гжеся — он всегда получал свое.

Во всяком случае, от Лены. Проще было завалиться с ним вкойку, чем слушать звон бьющейся посуды и треск разрываемых на корпиюзанавесей. В какой-то момент Лена заменила весь имеющийся в доме фарфор и фаянсна одноразовые пластиковые тарелки и вилки. И к чертовой матери сняла всепортьеры и прилагающийся к портьерам тюль. Что-то ты теперь будешь делать,дружочек Гжесь?