— Tec… — Гжесь приложил палец к губам. — Японимаю, художника обидеть может всякий. А он, между прочим, режиссер от бога.Глыба. Талантище. Мейерхольд и Товстоногов в одном флаконе. Ты что-то имеешьпротив?

Против Мейерхольда и Товстоногова у Лены аргументов ненашлось.

— Значит, ты будешь работать у этой глыбы?

— Мы. Мы будем у него работать.

Справедливости ради нужно отметить, что работы у Леныоказалось немного. Постоять у правой кулисы с переносной лампой, изображаяумиротворенное солнце.

Постоять у левой кулисы с двумя китайскими веерами,изображая подгулявшие волны. Постоять у театрального задника с бутафорскимлопухом, изображая волнующийся лес. Иногда Лена подменяла Афу Филипаки: у Афы —единственного вменяемого человека из всего не совсем здорового коллектива«Глобуса» — в последнее время появились кое-какие перспективы.

Сама Афа, из чисто актерского суеверия, рассказывать о нихне хотела — даже Лене, с которой неожиданно и быстро сблизилась.

В отличие от всех других членов труппы, и Лена, и Афа имелиеще один, не связанный с «Глобусом», источник дохода. Лена продавалапсевдофранцузскую косметику в ларьке на станции метро «Маяковская», Афа жеразносила этот суррогат по электричкам ломоносовской ветки. Вкупе с пивом,фисташками, электродрелями «Бош» и лежалой желтой прессой. Свой немудреныйбизнес Афа Филипаки называла красивым и малопонятным словом «джусерство».

Лена и сама бы переквалифицировалась в джусеры, если быэлектрички не имели конечных остановок. О, если бы только электрички не имеликонечных остановок!

Она бежала бы куда глаза глядят, она вскочила бы на подножкупоследнего вагона, подставила лицо ветру свободы, а потом…

Потом разорвала бы паспорт со штампом о браке и с упоениемнаблюдала бы, как клочки постылого документа бессильно ложатся на насыпь иисчезают в ближайшей лесополосе.

Точно так же исчезнет квартира отца, стоит ей только начатьбракоразводный процесс. Гнездо, которое она так и не сберегла. Поднаторевший впродаже имущества Гжесь разменяет ее с оперативностью блохи.

— Где только были мои глаза, когда я выходила за тебязамуж?! — Очередной артиллерийский залп не достиг цели: Гжесь уже успелпередислоцироваться с кровати в кресло и натянуть джинсы.

Дальнейшая тактика ясна: за джинсами последуют рубашка,носки и перенесение боевых действий на кухню. Но до кухни дело не дошло. Междурубашкой и носками раздался телефонный звонок.

— Это тебя, — сказал Гжесь, рассеянно выслушавстенания в трубке. — Твой хачик. Требует, чтобы ты немедленно появилась наработе.

— Странно… Он не сказал, что произошло?

— Нет. Он только сказал, что дело не терпитотлагательства. И посоветовал взять машину. Что, дневную выручку профукала?

Самое время нанести очередной фланговый удар по Гжесю: воткто умеет профукивать, просаживать, проматывать, пускать по ветру!.. Ноникакого удара Лена не нанесла, и это вступало в противоречие со всем ходомвойны. Да что там пигмейская война — вот уже три дня Лена находилась впротиворечии сама с собой.

И все из-за пятницы.

Из-за проклятой благословенной пятницы, после которой жизньее резко изменилась. Нет, внешне все осталось как и прежде, включая стычки сГжесем и даже торопливую, отдающую мокрой собачьей шерстью, оскорбительную дляобоих постель.

Но это не значило ровным счетом ничего.

И Гжесь не значил ничего. И вся ее жизнь не значила ничего.И никчемный парфюмерный закуток на метро «Маяковская» не значил ничего. Тоесть, конечно же, значил, но с тем же успехом это могло быть все, что угодно:вагон метро, магазинчик дешевой белорусской обуви, крошечное плато на вершинеЭвереста…

Они все равно должны были встретиться.

Вся ее жизнь была лишь подготовкой к проклятойблагословенной пятнице. Лене ничего не стоило уйти с работы на полчаса раньше.На десять минут раньше. На минуту. Тогда встреча бы отложилась и перенеслась быв вагон метро, магазинчик дешевой белорусской обуви, на крошечное плато навершине Эвереста.

Неважно куда — ведь они все равно должны были встретиться.

Он не был похож на отца, как и Гжесь.

Но по-другому не похож. То есть сам отец мог бы быть таким,как Он. Если бы на него всю жизнь не давила Виктория Леопольдовна. И пояснойпортрет академика Аристарха Шалимова кисти художника Павла Корина. И если бы вдетстве он так не боялся разбить любимый сервиз математических светилПерельмана и Асатиани.

Случилось то, что случилось: в проклятую благословеннуюпятницу она не ушла раньше, а Он не пришел позже, чем было нужно. Она незакрылась ровно без пяти десять, как это обычно и бывало, — а все из-зазакапризничавшего кассового аппарата. Лена провозилась с ним чуть дольше, чемнужно, вымазав пальцы в чернилах.

«Дольше» укладывалось в минуту с четвертью, но темноволосомуангелу хватило и этого смешного временного промежутка.

Ангел спустился на землю, заложил крылья за спину ирассеянно взглянул на ассортимент. Она заметила Его первой. Ему было все равно,что покупать, Лена сразу это поняла. Ему не были важны ни упаковка, ни цена,Его не смущало даже сомнительное ларечное качество.

— Туалетная вода для любимой девушки? — безнадежноспросила Лена. — Может быть, духи? Есть пробники… Очень качественные.

Пробники были отнюдь не качественные, а у Него навернякаесть девушка. Само совершенство, влюбленная кошка с прохладными губами;ухоженная журналисточка или дизайнер по интерьерам. Вместе они не живут, этоубивает страсть. По этой же причине в ухоженном доме ухоженной журналисточкинет Его комнатных тапок (комнатные тапки и страсть несовместимы). Но естьзубная щетка, бритва и гель после бритья. В ухоженном доме ухоженнойжурналисточки они ходят босиком по полам с подогревом и занимаются любовью начерных простынях. Иногда они торопливо и без всякого удовольствия изменяют другдругу, — только для того, чтобы лишний раз убедиться: «Ты единственная,любовь моя», «Ты единственный, любовь моя»…

Именно об этом и перешептываются их сплетенные тела начерных простынях:

«Ты единственная, любовь моя!»

«Ты единственный, любовь моя!»…

— ..Знаете, духи мне ни к чему…

Он никогда не станет покупать духи для своей ухоженнойжурналисточки в первом попавшемся ларьке у метро, какая же ты дура, боже мой!Журналисточка сама выберет их в фирменном магазине, а Он только оплатитсумасшедше дорогой подарок, поцеловав ее ложбинку на затылке: «Ты единственная,любовь моя!»…

— Мне нужно что-нибудь для приятеля.

— Одеколон? Может быть, набор с лосьоном и гелем?

— Наплевать, что именно, он все равно никогда ими невоспользуется… Чем глупее и дороже, тем лучше…