Ни Лениной крошечной стипендии, ни академической пенсиистарухи. Тогда-то и было решено заложить в ломбард фамильный перстень ВикторииЛеопольдовны — роскошный сапфир в золотой оправе. И с маленькими бриллиантамивокруг большого камня.

— Не вздумайте присвоить его, милочка, —напутствовала Лену старая карга. — Этот перстень всегда принадлежал толькоШалимовым. Он не терпит самозванцев.

Уж лучше алчные ростовщики, чем самозванцы, которые из-подтебя горшки выносят, прелестная политика!

До ломбарда Лена так и не дошла: отдать шалимовскуюдрагоценность в чужие равнодушные руки казалось ей святотатством. В концеконцов, она взрослый человек, выкрутится как-нибудь…

…Тема с сапфиром всплыла за сутки до смерти ВикторииЛеопольдовны. Старуха угасала, даже ее обычная бодрая ненависть к Лене началадавать сбои.

— Покажите-ка мне квитанцию из ломбарда, — сказалакарга после очередной порции Диккенса. — Все забываю спросить вас о ней.

— Да, конечно… Вот только не помню, где она, —тотчас же нашлась Лена. — Кажется, я ее потеряла.

— Лжете, милочка. — Виктория Леопольдовнаотвернулась к стене и добавила совсем тихо. — Надеюсь, что лжете… Анатолийвас боготворил, уж не знаю за что…

А теперь уходите. Мне нужно побыть одной.

Она умерла, как хотела: в полном одиночестве, так и непризнав Лены. И без того холодный дом превратился в ледяную пустыню, покоторому бродили одни лишь продрогшие воспоминания. Но Лене не было места дажев этих воспоминаниях.

И тогда появился Гжесь.

Он был далеко не первым, кого Лена приводила в стылые руинына Васильевском, чтобы хоть чуточку согреться. Но он был единственным, ктоостался.

Гжесь не был похож на отца, более того, он был полной егопротивоположностью.

Черный, как смоль, с повадками восточного бая (даром чтополяк с хвостатой обрусевшей родословной), бесшабашно-наглый, циничный — даже впериод глухариного токования. Ум Гжесю успешно заменяли темперамент и память нацитаты из постмодернистских пьес. Качества, необходимые актеру, но совсем ужнепригодные для долгой счастливой жизни.

Когда Лена поняла это, Гжесь уже успел надеть ей на палецкольцо и утвердиться в профессорском доме. Но сначала была постель,растянувшаяся на целый месяц.

Гжесь оказался опытным любовником, а Лена — примернойученицей (со склонностью к импровизации и дополнительным занятиям по предмету).Их страсть оказалась настоящей сибариткой: она хотела хорошо одеться, была недура выпить и посидеть в дорогом кабаке. Их страсть не была самодостаточна: онаобожала шумные компании, легкий петтинг при свидетелях, прогулки по Неве назафрахтованном пароходике с обязательным сексом в машинном отделении. Ихстрасть жить не могла без наперсников и наперсниц, жрущих и пьющих в три горла.

На поддержание страсти были ухлопаны остатки библиотеки икузнецовского фарфора, три серебряных подсвечника, индийская резная ширма изсандала и скульптурная миниатюра Лансере «Побег из горского плена». Лишьпоясному портрету Аристарха Шалимова кисти Павла Корина удалось устоять. По тойпростой причине, что Гжесь почти не разбирался в художниках и живо реагироваллишь на Репина, Шишкина и Бориса Валеджо.

Лишившись материальной базы, страсть поскучнела. Не то чтобыона исчезла совсем, но стала заметно сдержаннее. Гжесь наконец-то устроился вхороший театр (на плохие роли). Потом был театр похуже, потом — кукольныйтеатр, а потом на горизонте Гжеся нарисовался Гавриил Леонтьевич Маслобойщиков.В лучшие свои годы Маслобойщиков был режиссером ТЮЗа и даже поставил нескольконашумевших спектаклей. Лучшие годы быстро закончились — по причине длительныхзапоев Гавриила Леонтьевича. Теперь (в свободное от белой горячки время)Маслобойщиков занимался стыдливой «школьной антрепризой». А проще — чесом пошколам с пустяковыми детскими спектаклями. Труппа Гавриила Леонтьевича быланемногочисленной и состояла из самого Маслобойщикова, его жены Светани —потертой провинциальной примы с замашками Сары Бернар и травестюшки АфиныФилипаки.

Лучшего тюзовского поросенка сезона 1999 года. Намонументальное «Афина» лучший тюзовский поросенок откликался неохотно,предпочитая уменьшительно-ласкательное «Афа». «Афой» Афину Филипаки называлиеще в хореографическом училище.

Маслобойщиков совратил Гжеся у тогда еще существовавшегоблошиного рынка на Седьмой линии. Гжесь выполз из метро «Василеостровская» ствердым намерением посетить забегаловку «Хачапури».

Тут-то он и наткнулся на мэтра, который пытался сбыть с рукбюстик Станиславского. Поначалу Гжесь принял Станиславского заНемировича-Данченко, а Маслобойщикова — за алкаша-экстремиста. Недоразумение,впрочем, быстро разрешилось, и в «Хачапури» они отправились вместе. После пятойрюмашки Гжесь был зачислен в штат театра «Глобус» (именно так гордо именовалась«школьная антреприза») и с лету получил роли всех героев-любовников во всехрепертуарных пьесах «Глобуса» — лешачка, бесхвостого волчары и слоненка Бимбо.

— Судя по твоей унылой физиономии, у тебя есть жена итачка, — несмотря на разлагающее влияние спиртного, Масло бойщиков неутратил способности к психоанализу.

Престарелая «шестерка» у Гжеся действительно была — именно внее трансформировались денежки; вырученные от продажи скульптурной миниатюрыЛансере «Побег из горского плена». Известие о «шестерке» самым благоприятнымобразом сказалось на настроении Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова.

— Отлично. Труппа должна быть мобильной, а декораций унас немного, в багажник влезут. У тебя жена, часом, не актриса?

— Бог миловал, Леонтьич! — Гжесь подпрыгнул настуле и даже осенил себя мелким крестным знамением.

— Это жаль. Еще одна баба нам не помешала бы.Разбегается труппа, сил нет!

А замыслы — масштабные. Вплоть до древнегреческих хоров…

— Ну-у… Женка-то у меня вообще ничего, фактурная. Длядревнегреческих хоров бы подошла.

— Вот и ладушки. Если что, мы и ее выдернем. Лишняякопейка вам никогда не помешает. Ты как, не возражаешь?

Возражений не последовало, и оба раздухарившихся прихвостняМелыгомены сдвинули рюмки.

…Через три часа плохо стоящий на ногах Маслобойщиков былпредставлен Лене как худрук и главреж. Его театр соответственно — каклаборатория духа, форпост искусства и камертон нравственности. Облобызав«нефритовые» пальцы очаровательной амазонки, «о, злодей, скрыл от Мастерапрелестницу жену!», Маслобойщиков тут же нарисовал перед Леной фантастическиеперспективы «Глобуса»: малая сцена, экспериментальные постановки с прицелом накоммерческий успех, театральные фестивали в Эдинбурге и Авин… Слово «Авиньон»Маслобойщиков выговорить так и не сумел и отправился в ванную — блевать.

— Что это за тип? — поинтересовалась Лена у мужа,прислушиваясь к подозрительным звукам в ванной. — В какой ночлежке ты егоподобрал?