Скажи спасибо, что приветили, не дали пропасть в Кинешме…Костроме, Калуге, Коломне, Караганде… Какая, впрочем, разница!.."

Первые два месяца, проведенные в доме Виктории Леопольдовнына Васильевском, стали настоящей пыткой. Каждый день Лена порывалась уехатьобратно — в залитую солнечным светом и зеленью патриархальную Коломну. И — неуезжала.

Из-за отца.

В первый (и единственный) раз он нашел ее за три минуты доотхода московского поезда. Лена уже сидела в вагоне, когда увидела его. Отецупирался ладонями в окно и, не отрываясь, смотрел на нее. Грудь его тяжеловздымалась, по щекам текли крупные слезы, а губы что-то безостановочно шептали.Впрочем, Лена безошибочно поняла — что:

«Прости меня, прости меня, прости меня!»

Конечно же, она никуда не уехала. Она выскочила из вагона всамый последний момент, позабыв сумку с вещами и рискуя свалиться под колеса.Сколько они простояли на перроне под дождем, обнявшись и все прощая другдругу, — час, минуту, всю короткую Ленину жизнь?.. Отец сбивчиво говорилЛене, что никогда не подозревал о ее существовании, он и предположить не мог,что после коротенького курортного романа, интрижки на Рижском взморье, на светпоявится она… Что, если бы Ленина мать не написала ему спустя столько лет, онникогда бы не узнал, что у него взрослая дочь… Красавица-дочь… Жизнь егоотцвела пустоцветом, заросла крапивой, пятьдесят три года — и никого… А воттеперь у него взрослая дочь… Красавица-дочь… Неожиданное, позднее счастье…Счастье, счастье, а Виктория Леопольдовна, что ж — ты уж прости ее, девочка, тыже умница… Со временем она все поймет. И примет — со временем. Нужно толькопотерпеть…

…Когда терпеть становилось невмоготу, Лена закрывалась всвоей комнате с видом на лютеранское кладбище, плакала и ждала отца. С отцом ейвсегда было хорошо. Ей ни с кем не было так хорошо. Никогда.

Они много гуляли — дочь должна знать город отца, как жеиначе! Они ходили в цирк и зоопарк (отец как будто наверстывал упущенное, ведьс маленькой Леной он в цирк и зоопарк не ходил); в выходные наступал чередтеатров и музеев (Лена-подросток проскочила театры и музеи, теперь приходилоськ этому возвращаться). А вечера, свободные от прогулок, были посвященыматематике: отец слепо верил в то, что Лена обладает математическими —семейными — способностями. Математика была главным делом всех Шалимовых —деда-академика, отца-профессора.

И теперь вот — Лены.

Никаких особых способностей у Лены не оказалось, но намехмат университета она все же поступила, — чтобы не огорчать отца. Онасделала бы все, что угодно, только бы не огорчить его. Она смирилась даже споджатыми губами Виктории Леопольдовны. Терпи, терпи, чернавка, отцу ещетяжелее!..

Отцу действительно было тяжелее всех: он обожал дочь и душине чаял в матери, он разрывался между обеими своими женщинами. Единственнымиблизкими существами, за которых готов был отдать жизнь.

— Ты идеалист, Анатолий, — клевала его ВикторияЛеопольдовна. В строго отведенные часы: сразу после вечернего чая.

— Что же дурного в моем идеализме?

Ты сама за него ратовала столько лет.

— Не передергивай, милый. Ты прекрасно понимаешь, о чемя говорю. Поверил наглой бабе из какой-то Кинешмы…

— Коломны, мама, — тихо поправлял отец.

— Кинешма, Коломна, какая разница!..

Великовозрастен и сед, а купился на грязную инсинуацию, какребенок! Господи, ты же знаешь, на что способны иезуитки из провинции. ВспомниМаняшу, нашу домработницу! Ушла со скандалом, да еще сервиз из кузнецовскогофарфора прихватила, А Аристарх Дмитриевич этот сервиз обожал. И академикАсатиани тоже. И членкор Перельман! Ты только вспомни…

— При чем здесь кузнецовский фарфор? При чем здесьчленкор с академиком?!

— Сервиз — всего лишь наглядный пример, так сказать,иллюстрация…

— И слава богу, что прихватила! И черт с ним, ссервизом, гори он синим пламенем… Этот сервиз — кошмар моего детства…

— Ну, какая она тебе дочь, скажи на милость?

— Дочь.

— Тупая девица, которая не в состоянии построить дажесложноподчиненное предложение, не может быть твоей дочерью!

— Она — моя дочь. — Вот он и наступал, момент,когда в тихом голосе отца появлялся металл. — Она моя дочь, и тебепридется с этим смириться.

Перед металлом Виктория Леопольдовна со всей ее хрупкойбрезгливостью была бессильна. Оставалось только по обыкновению скорбно поджатьгубы и вперить взгляд в поясной портрет академика Аристарха Шалимова кистихудожника Павла Корина. Что Виктория Леопольдовна и проделывала — в качестверитуального жеста.

— Счастье, что Аристарх Дмитриевич не дожил допомешательства единственного сына!

— Не клевещи на отца! — взвивался Анатолий, тутже, впрочем, затихая. — Уж он-то меня бы понял. Уж он-то был бы счастлив,что у него такая внучка!..

Лена, как правило, слушала эту тихую интеллигентнуюперебранку, затаившись у дверей своей комнаты. Ее охватывал ужас от однойтолько мысли, что старая карга права и что ее отец может оказаться не ее отцом.Она часами простаивала перед портретом академика, ища — в нем и в себе — чертыфамильного сходства. Она вдоль и поперек изучила все альбомы с фотографиями:оказалось, что в молодости карга Виктория Леопольдовна была о-го-го какпривлекательна, ее муж академик Аристарх Дмитриевич о-го-го как представителен,а отец Лены…

Для отца Лены не было никаких сравнений. Он был самымлучшим. Он был ее отцом, вот и все. Самым умным, самым добрым, самым красивым.Ради него стоило маяться на мехмате, ради него стоило подучитьсложноподчиненные предложения.

И сложносочиненные заодно.

Внезапно вспыхнувшая любовь к отцу делала свое дело: Ленастремительно образовывалась. И преображалась. Не без его помощи, конечно. Черезгод в строгой темно-рыжей девушке уже нельзя было признать коломенскую тетеху срыхлым подмосковным говором. В ней (откуда что берется?!) появился даже тотособый — поджарый и холодноватый — шарм, который так свойствен кореннымпетербуржцам. За Леной теперь бегала половина факультета, включая залетныхпочасовиков, приблудных аспирантов и агрессивно настроенных старшихпреподавателей. Но это была лишь пародия на мужчин. Отец — совсем другое дело…

Несмотря на, явный Ленин прогресс, отношения с ВикториейЛеопольдовной не налаживались. Напротив, они становились все нетерпимее. Старуюкаргу бесили метаморфозы, происходящие с внучкой-самозванкой.

— А вы не столь простодушны, сколь казалось на первыйвзгляд, милочка. Стоит ли так себя истязать хорошими манерами?

Ведь выше головы не прыгнешь…

«И настоящей Шалимовой не станешь, хоть на пупеизвертись, — припечатала бы старуха, не будь она такойинтеллигентной. — Мерзавка, воровка, пришлая девка!»