Огнестрел, как и следовало ожидать, тоже не радовалуникумами. Две «перечницы» – карманные пистолеты – шестистволки (клеймабельгийские, исполнение скверненькое – хотя такие попадаются и богатоукрашенными). Два кремневых пистолета – украшенные на совесть и потертымсеребрением, и бронзовыми вставочками в деревянные рукоятки, но украшательствоэто несет на себе некий неистребимый отпечаток деревенской мастерскойгде-нибудь в глухом уголке Балкан. На обоих имеются даты турецкой цифирью, леньвставать к полке за справочником, но и так ясно, что даты не особенно и старые.Кремневый замок еще вовсе не свидетельствует, что пистолеты по-настоящемудревние: на тех же Балканах кремневки лудили вплоть до первой мировой. Такие ужтам были моды и нравы: считалось, что истинный балканец должен таскать запоясом не новомодный браунинг или маузер, а непременно кремневую пушку, иначене дождаться ему почета и уважения от окружающих…

Пятый… Вот пятый оказался гораздо интереснее. «Смит-Вессон»,но гораздо меньше размером, нежели стандартные армейские револьверы со стволомпятнадцатисантиметровой длины. На планке над стволом русскими буквами: «ЛюдвигъЛеве и Ко. Берлинъ. Германiя». И – пятизначный номер.

Воронение потерлось, деревянные щечки рукоятки обшарпаны,барабан не проворачивается, курок не взводится и не спускается, но это всепоправимо. Главное, вещичка редкая: уменьшенный «Смит-Вессон», производившийсядля России в Германии, оружие скрытого ношения агентов сыскной полиции,семидесятые—восьмидесятые годы девятнадцатого столетия – еще до появлениятабельных наганов и всевозможных браунингов…

«Смит-Вессон»

Короче говоря, деньги, как обычно, плачены не зря: ни наодной из этих вещиц невозможно разбогатеть резко, но каждую из них можно оченьбыстро продать с прибылью… а что еще нужно от жизни скромному негоцианту?Всякий лелеет и холит мечту наткнуться однажды на уникум (иным это дажеудается), но средства к существованию, хоть ты лопни, приходят именно что врезультате систематической торговли середнячком …

Он так и сидел, лениво перебирая новинки, когда ввалилсяШварц – и, разумеется, с ходу принялся тянуть из ножен «самурая», чтобыпомахать им от всей дури. Успев грозным цыканьем пресечь эти детские игры,Смолин спросил:

– Ну, выяснил хоть что-нибудь? Саблю положи, говорю,опять по люстре угодишь!

Шварц, собравшийся было исполнить нечто в стиле «раззудись,плечо, размахнись, рука!», с сожалением положил клинок на место, уселся за столи прилежно доложил:

– Номерок пробить было просто, как два пальца… НекийФетисов Николай Вениаминович, шестьдесят первого года.

– Николай, говоришь, – сказал Смолинзадумчиво. – А наш клиент – Миша… Вообще-то он мне мог и придуманнымимечком назваться, но никак не может он быть шестьдесят первого, соплив… А вотмужичок шестьдесят первого года рождения ему как раз в папаши годится…

– Может, это не папаша? А мужик, у которого он тачкукупил? И катает по доверке?

– Кто его знает… Адрес не пробил?

– Обижаете, босс… Моментом: адресный стол на Маркса,шестьдесят два рублика… Кутеванова, дэ сорок один, кэвэ семь. Я туда скатался,походил вокруг…

– Знакомое что-то…

– Это панельные девятиэтажки у Егошинского моста.Когда-то их «Шантармаш» для себя строил. А сейчас – поди догадайся… Я в хату несовался, ясен пень, и расспрашивать не пробовал – к чему сразу с таким напором?Указаний не было…

– И правильно, пожалуй… – задумчиво протянулСмолин.

В конце концов, личность этого ботаника была не так уж иважна – дело десятое. Адрес, Шварц прав, нынче ни о чем не говорит: в нашивеселые времена в неприметной квартирке на пятом этаже убогой хрущевки внасквозь пролетарском районе может обитать кто угодно, вовсе не обязательно ипролетарий – порой люди, способные себе позволить парочку «бентли»,передвигаются исключительно на битом жигуле, а вместо трехэтажного коттеджа какраз и оборудуют внешне убогую квартирку на окраине. Всякое случается, глядяисключительно снаружи, ни за что не раскусишь, кто перед тобой…

– И правильно, пожалуй… – повторил Смолин. –Итак, что мы тут имеем… А имеем мы нехороший интерес к интеллигентной вдовице,которая, как собака на сене, сидит на приличной сумме… Не верится что-то, чтомы сможем к этой сумме подобраться, но планы у меня другие: если не нам, так иникому. Музей так музей. Логично я рассуждаю?

– А то, – сказал Шварц, играя«Смит-Вессоном». – Чтоб никакая падла не думала, что она тут самая хитрая.И окольными путями не заграбастала живопись. Может, с Кащеем потолковатьоткровенно?

– Во-первых, он все же может оказаться ни причем, – сказал Смолин, подумавши. – Мало ли какие совпадения… Ну,скажем, кто-то из преподов института искусств, будучи старым знакомым великогоживописца, к вдове посылает Дашеньку с вареньем. Вполне возможно, кстати, онтам преподавал и сам, старшее поколение – поголовно его друзья-кореша… Аво-вторых, я с утра пытаюсь дозвониться до Кащея. Еще и потому, что у негопарочка моих орденов зависла. Только домашний молчит, а по трубе он постояннонедоступен. И народ не в курсе, куда патриарх подевался.

– В Манск он подевался, паскуда, – сказал Шварц снекоторыми проблесками умственного напряжения на лице. – Крепко он там ккому-то присосался, хорошие доски возит, а я до сих пор не вычислил, от кого…

– Ну, посмотрим, – сказал Смолин. – Если вМанске, значит, поехал он туда непременно с Ваней Жилиным, у того в Манске свойинтерес, а значит…

Дверь приоткрылась, просунулась румяная щекастая физиономия,загорелая чуть ли не дочерна, с короткими пышными усами и гнутой трубочкой взубах. По кабинету моментально распространился запах хорошего табака испиртного.

– Здорово, жулики, – произнесла физиономия,приятно, хмельно улыбаясь. – Секреты обсуждаете или как?

– Какие там секреты… – вздохнул Смолин. –Заходи, Камрад, тебе-то мы всегда рады…

Дверь распахнулась вовсе уж широко, вслед за физиономиейпоявился ее обладатель, невысокий крепыш в выцветшем энцефалитном костюме инадраенных хромовых сапогах – Смолин мимолетно отметил, узрев начищенныепрохаря, что Слава успел уже заскочить домой, в поле-то он хромачи жалеет,кирзой обходится.

Хрен с ними, с сапогами, и дедукцией на манер Холмса.Гораздо интереснее было то, что гость нес достаточно объемистую сумку – идержал ее что-то очень уж осторожно, как будто там пребывало нечто хрупкое…

Кандидат исторических наук Слава Гонзиц (партийная кличка –Камрад) был не интеллигентом, а мужичком деловым и особой щепетильностью непарился. А потому всякий раз, возвращаясь с поля после летних археологическихраскопок, приносил верным людям (то бишь Смолину) некоторую часть утаенных отБольшой Науки находок – те вещички, коих, как он цинично говорил, враспоряжении означенной науки и так до хрена. Наука, считал он, свое и таквозьмет: какая разница, восемьдесят шесть классических тагарских кинжаловокажется в ее распоряжении или всего семьдесят один? Все равно те, кто успел, итак защитились, описали, ввели в научный обиход; с помощью давно известныхпредметов научной революции все равно не устроишь, а значит, и скромныйархеолог может урвать от жизни некоторую толику материальных благ…