– Ал-ле! Ал-ле!

Марина улыбнулась и снова уткнулась в книжку.

Сегодня ей особенно не хотелось никакой… ерунды. Какие-тозвонки, телефоны, разговоры, да еще Вера вот-вот начнет приставать с обедом!Уехать бы отсюда, забраться подальше, поглуше, чтоб за окнами было ненастье,чтоб ветер рвал с деревьев беззащитные дрожащие листья, чтоб дождь барабанил вжестяной подоконник и старая береза бы все скрипела и скрипела…

А в доме тепло, на вымытых полах домотканые половички, рыжийкот ступает неслышно, усаживается на приступку и длинно зевает, а потомначинает дремать. И так уютно на душе от его дремы и от ненастья за окнами, ивесь мир сосредоточен вокруг теплого бока голландской печки, где стоитпродавленный ковровый диванчик и лежит страницами вниз брошенная книжка…

– Ах, какая вы, матушка, нынче странная! – сама себе сказалаМарина и засмеялась, услышав собственный голос.

Пожалуй, говорить это следовало не так, поглубже, погуще, нестолько с удивлением, сколько с легкой завистью к другому, недоступному мирусложных чувств.

Марина повторила, и со второго раза ей все понравилось.

Ах какая вы, матушка, нынче странная!..

Следовало читать, но читать больше не хотелось.

Ну почему, почему она не может сейчас оказаться в деревне, вненастье, на ковровом диване и с котом?! Никто бы не мешал, и мысли бы нескакали, как непоседливые белки!

Впрочем, мыслями своими Марина сегодня была вполне довольна.

Сегодня они были правильные, ровные, спокойные и строгие,маршировали все в ногу, как солдаты на параде.

Фу, какое ужасное сравнение!

Покосившись на книжку, Марина встала с дивана и, волочаплед, пошла в эркер. Кипенно-белые, топорщившиеся от крахмала шторы ей мешали…Она досадливо затолкала тюль за батарею и с ногами забралась в кресло.

Перед ней лежал город, огромный, серый, залитый дождем.Река, всклокоченная ветром, плескала свинцовую воду на гранитные ступенинабережной.

В новой пьесе Марине предстояло играть старуху, такую жезлобную и всклокоченную, с серыми немытыми космами – как эта река.

Нужно что-то придумать такое особенное, характерное. Можетбыть, старуха должна хватать всех за руки, как река выплескивается на гранитныеступени? Хватать, а потом отступать так же внезапно? И чтобы всем остальнымгероям были неприятны прикосновения старухи!

Марина подумала немного, порассматривала реку, потомзевнула.

Она была превосходной актрисой, номер один, и то, что онасейчас делала, называлось «готовиться к роли». Марина готовилась всегдаодинаково – читала, мечтала, валялась, смотрела на реку, немного капризничала,немного шалила.

Эту роль – актрисы, готовящей новую роль! – она особеннолюбила.

Никто не смел ее беспокоить, когда она «готовила», домочадцыходили на цыпочках, домработница не приставала с глупостями вроде обеда и денегна покупки, даже телефон звонил приглушенно.

Марину оставляли в покое в ее комнате – самой лучшей комнатев квартире! – наедине с книжками, пледом и любимым диваном.

– Дождь-то, дождь, – сказала Марина, опять прислушиваясь ксобственному голосу, – ишь, как разошелся!

Нет, не годится. Равнодушнее, холоднее, более отстраненно –ей, старухе, по большому счету нет никакого дела до дождя. Ей ни до чего нетдела. И выговор, выговор простонародней!

– Вот ить как, – выговорила Марина. – Дошшь, видать, досамых Петровок зарядил!..

Вот так лучше, гораздо лучше!

Машины на той стороне набережной стояли мертво, фары мутножелтели в дождевой мгле, словно огромная змея в горящей желтым чешуе извиваласьвдоль реки.

А сравненьице-то банальное! Змея в чешуе, подумаешь! Может,лучше лента? Пестрая лента из какой-то дурацкой детективной истории! Или лучшеожерелье? Ожерелье из желтых топазов, обнимающее морщинистую шею старухи-реки!

Впрочем, она же не писатель, а актриса! И для актрисы онапридумывает совсем неплохо!

Жаль, что нельзя «работать над ролью» постоянно! Рано илипоздно роль будет сыграна, и сыграна, как всегда, блестяще. На премьерусоберутся сильные мира – политики, богачи, знаменитости, их жены и девки.Пресса напишет об очередном триумфе – и неудивительно, ведь в главной роли самаМарина Нескорова! Все, к чему прикасается Марина, обращается… нет, не в золото.В триумф, в успех!

А лучше бы в золото, конечно.

Хотя кто знает!.. Золото не вечно, как и успех, и толькоидиоты уверены, что слава проходит, а богатство остается.

Ничего не остается. Ничего. И даже свобода, хитрая бестия,исчезает, стоит только сделать один ее глоток!

Глоток свободы – кажется, так называлась какая-то книжка.

Марине сразу представились баррикады, костры на улицахПарижа, перевернутые повозки, разобранные булыжные мостовые, горячие лошади,оборванцы – лихорадочные пылающие глаза!..

Глоток, всего один, но от него оживает душа – засохшая,сморщенная, обескровленная.

Марина дорого заплатила за свой глоток свободы, и он того стоил!

Но почему, почему один?!

Марина выпрямилась в кресле. Руки похолодели.

Неужели никогда не настанет время, когда можно будетзахлебываться этой свободой, упиваться, купаться в ней?!

– Настанет, – твердо и тихо сказала себе Марина, – оно уженастало. И не смей думать по-другому!..

В дверь тихонько поскреблись, и она оглянулась – гневная,пылающая. Кто посмел?!

Разумеется, никто не вошел, и Марина не произносила низвука, только тяжело дышала.

Это было почти невероятно, но тихое поскребываниеповторилось! Домработница еще туда-сюда, она совсем выжила из ума, но скребласьявно не домработница!

– Кто там?! – Она подумала и добавила тономМарии-Антуанетты, возводимой на эшафот: – Ради всего святого!

– Марина, не сердись.

Ах, как она была хороша – обернувшаяся в кресле, румяная отгнева, на фоне залитой дождем серости огромного города!

Ах, как она была хороша, как правдива, как бесконечно болеевысока, чем весь этот серый, залитый дождем мир!

– Ей-богу, я не хотел тебе мешать.