Великая русская актриса.

Натура тонкая и противоречивая. Гениальная и страстная.Глубоко русская внутри – Чехов, Достоевский, Гоголь, а также Шишкин, Нестеров иЛевитан, конечно же, конечно!.. Чуть призападненная снаружи – ровно настолько,насколько нужно, чтобы нравиться концептуальным иностранным театралам.

От каминного тепла у Глафиры заломило затылок – все-таки еестукнули довольно сильно! Ранка небольшая, только кожа содрана – Глафирастарательно изучила свою голову в большом зеркале с помощью второго зеркальца,– а все равно больно.

Старуха-сфинкс переступила с ноги на ногу и опять замерланедовольно.

Глафира стала рассматривать сначала штучки на камине, потомфигурки на комоде, потом перешла к картинам.

Вся обстановка здесь напоминала старый фильм или спектакль«из прошлой жизни». Бронзовые зеркала, подсвечники, бисквитный фарфор застеклом горки. Портьеры с бомбошками, шахматный столик с наборной крышкой,пейзажи старой Венеции, но видно, что писаны русским живописцем. Наборкурительных трубок в отдельной витрине – дань англоманству нынешнего Марининогомужа. Круглый стол, огромный, на слоновьих ногах, но в этой комнате вполнеуместен. На столе, конечно, самовар с начищенными медными ручками, самодовольнои сыто сияет даже хмурым осенним вечером.

Попав первый раз в эту квартиру, Глафира долго прикидывала,спросить или не спросить, а потом все же спросила.

– Скажи мне, Разлогов, – сказала она, когда они сели вмашину, – ты вправду там жил?!

– Почти нет, – ответил Разлогов, выворачивая на набережную.Легко ответил, без раздумий. – Когда я понял, что здесь предполагаются…инсталляции на тему русской дворянской жизни, мне уже было все равно.

– Инсталляции? – задумчиво переспросила Глафира. – По-моему,это как-то по-другому называется!..

– Какая, на хрен, разница, как это называется! – огрызнулсяРазлогов вяло. – Ко мне это не имеет никакого отношения. Я на работу ходил,понимаешь? И там работал, на работе-то! Понимаешь?

Тогда она ничего не поняла, но сейчас, пожалуй, ужепонимает.

Это не имеет ко мне отношения, и точка. В этом весь ВладимирРазлогов! Как только он понимал, что человек, или событие, или что угодно «неимеет к нему отношения», его невозможно было ни остановить, ни удержать. Онделался равнодушен и скучен, и казалось, проще умереть, чем вернуть его интереси внимание.

Только вперед, всегда вперед, а события, вещи, люди – простоотработанный материал. Было и прошло.

– Очень чаю хочется, – пробормотала Глафира и глянула всторону старухи-сфинкса. Старуха пожевала губами и ничего не ответила.

Глафира вздохнула.

Интересно, как Разлогов жил – с ними обеими, со старухой иактрисой? Как он тут ел, спал, просыпался, курил? Где лежали его вещи и спалаего собака?

У Разлогова всегда были собаки. Бразильский мастиф Димка,названный так в честь поэта и писателя Дмитрия Горина, с которым Разлоговдружил, пропал из дома, когда хозяина не стало.

Глафира была твердо убеждена, что мастифа убили.

Живой мастиф никогда и никого не подпустил бы к живомуРазлогову, и в этом состояла одна из самых трудных загадок, которые Глафирепредстоит разгадать!..

– Принесите мне чаю! – громко сказала она старухе. Сейчаснельзя думать о Димке и о Разлогове, никак нельзя! – Слышите?..

Старуха посмотрела сначала на Глафиру, а потом на еевещички, которые держала в руках.

– Вот Марина Олеговна распорядится…

Двустворчатые двери с льняными занавесками на латунныхрастяжках – ничего общего с дверьми в разлоговском доме! – распахнулись, и напороге показалась Марина. Щеки пылали лихорадочным румянцем, аристократическаярука придерживала у горла белую пуховую шаль. В другой руке она почему-тодержала журнал.

– Простите, Глафира, – Марина кинула журнал на стол,подошла, бесшумно и стремительно, и коснулась ее плеча. – Вы… присели бы. Марксказал, что вам… нехорошо.

– Они чаю просили, – буркнула старуха. – Подавать?

– Может, обедать?

– Нет-нет, – перепугалась Глафира.

Обед был бы очень кстати, ей многое нужно выяснить у бывшейразлоговской жены, но после удара по голове многочасового сидения за столом вобществе великой русской актрисы она бы не вынесла. В обморок хлопнуться еще нехватает.

– Марина, можно я скажу вам два слова… наедине? – серьезнопопросила Глафира. – И поеду! Мне правда нехорошо.

Старуха моментально канула за дверь, и они остались вдвоемсреди фарфора, штучек и итальянских пейзажей, писанных русским живописцем.

Марина постояла, а потом прошла мимо Глафиры и устроилась вполосатом широком кресле на гнутых ножках.

И кресло, и шаль, и серая река за окнами, и живопись, ижелтый размытый свет – все удивительно шло к ней. И куталась в шаль онаудивительно уютно, и серые глаза смотрели правдиво и ласково.

Чертов Разлогов!.. Его нет, и теперь Глафира должна сделатьто, что должна!

Впрочем, это не она должна. Это Разлогов ее заставляет!

– Вы не волнуйтесь так, – сказала Марина тихо. – Ну чтовы?..

Глафира думала, что все знает про женщину в кресле. Глафирадумала, что у нее получится, она даже специально готовилась!

Но у нее ничего не получалось, а Марина улыбалась ейпечальной, усталой и нежной улыбкой.

Чертов Разлогов!..

– Марин, вы не подумайте… Вы извините меня… Я…

Шея и уши у Глафиры запылали, в затылке застучало.

– Да что же вы так волнуетесь! – негромко воскликнулаМарина, рассматривая ее. – Я тоже сейчас начну волноваться!

Это, кажется, из какого-то французского драматурга. Тамсамоуверенная глупая кошечка делилась своими бедами со стремительной, умной игрозной хищницей. Только кошечка была уверена, что хищница годится ей вподруги!..

– Ну-ну, – подбодрила Марина, – может, правда чаю подать?Горячего, с вишневым вареньем!

– Нет-нет, спасибо, – забормотала кошечка. Подошла и неловкопристроилась в соседнее кресло, на самый краешек. И руки сложила на коленях.

…Интересно, что было у Разлогова в голове, когда он женилсяна… этой?

– Марина, вы встречались с Володей в тот день, когда он…умер?