– Не за что извиняться! Ну-ка, погляди на меня!

Ольга подняла глаза и увидела, что Григорий Матвеевичулыбается.

– Слышишь? Ничего не нужно перерисовывать! Это самый лучшийрисунок из всего класса. Знаешь, что я понял, когда смотрел на него? Что мамаочень тебя любит, а ты ее. Тебе удалось это передать.

После этого Григорий Матвеевич стал к Ольге присматриватьсяи вскоре пригласил заниматься рисованием дополнительно, отдельно от всегокласса. Он пришел к ним домой, поговорил с мамой, и после Нового года Ольгастала брать уроки рисования три раза в неделю. На день рождения мама подарилаей настоящий мольберт и коробку красок «Нева» в тюбиках, которых не было вмагазинах, и бог знает через кого и как мама эти краски достала.

В старших классах все девчонки ходили на танцы, в дискотекуи кафешку на проспекте Ленина, а Ольга продолжала заниматься рисованием и ни зачто не променяла бы эти уроки ни на какую дискотеку. Одноклассницы звали еегулять, а она отнекивалась – не могу, мне на этюды надо. Девчонки из-за этихуроков в конце концов стали считать ее не то чтобы совсем дурочкой, ностранноватой. Если бы Ольгу заставляли заниматься рисованием – тогда всепонятно. Вон Алку заставляют на музыку ходить, а Илонку – на английский.Попробуй пропусти занятие – живо получишь от матери нагоняй, и не будет тебе нидискотеки, ни новой кофточки, ни карманных денег. Но Ольга на свои урокирисования ходила добровольно. Этого девчонки понять не могли.

…– Нисколько вы меня не напугали, Григорий Матвеевич, простонеделя суматошная выдалась, нервы шалят.

Неделя действительно выдалась суматошная – надо было сдаватьбаланс, готовиться с Мишкой к контрольной по математике, да еще Машка опятьзастудила горло и после утренника несколько дней сидела дома, больная инесчастная. Но вся эта суматоха к нервам не имела ровно никакого отношения. Всяэта суматоха была обычной, будничной, это была та самая Ольгина жизнь, которуюона так любила. И балансы сводить любила, и примеры с Мишкой решать. Не любилаМашкины ангины, конечно. Но ангину она умела лечить. И в нервозность по этомуповоду не впадала.

Дело было в странном, почти неуловимом предощущении беды, скоторым она жила последние несколько дней. Ольга убеждала себя, что все впорядке, но смутное беспокойство нет-нет да и высовывало змеиную головку итихонько шипело – думаешшшь, ты такая везучая? Думаешшшь, с тобой не можетприключиться беды?

Позавчера на сервис снова приезжали кожаные парни и о чем-тодолго говорили со Стасом. Стас после этого весь вечер ходил хмурый, дома сОльгой не разговаривал, поужинал и завалился на диван перед телевизором. Акогда она спросила, кто это был, ответил, что никто это не был и вообще онустал. Сегодня уехал ни свет ни заря…

– От нервов, Олечка, первейшее средство – валериана, –сообщил Григорий Матвеевич. – Попробуйте, уверяю вас: все как рукой снимет!

– Непременно попробую.

Ольга улыбнулась, взяла Григория Матвеевича под руку:

– Как вы? Я что-то забегалась, все собираюсь позвонить, ивсе никак…

– Что мне, старику, сделается? Все у меня в порядке.Расскажите лучше про себя. Как супруг? Ребята?

– Они у меня молодцы.

– Ну-с, каков поп, таков и приход. То есть не поп, конечно,а вы, Оленька. Рисуете?

– Что вы, Григорий Матвеевич, когда мне! И на работу надо, ик свекрови… Вот фотографирую только.

Григорий Матвеевич нахмурился:

– Фотография – хорошее дело, но этого мало, Оленька, мало! Увас талант! А вы смеете отговариваться. Вы – лучшая из моих учениц!

– Когда это было… Сто лет прошло, а вы все вспоминаете. Уменя сейчас и таланта, наверное, никакого не осталось. Ничего из меня не вышло…

Григорий Матвеевич всплеснул руками:

– Что она говорит, боже мой, что она говорит! Сколько вамлет, девочка? Тридцать?

– Тридцать четыре.

– Ребенок! Младенец! И смеет говорить – не вышло! Мне скоровосемьдесят, и я все еще… надеюсь.

Григорий Матвеевич всегда был большим романтиком. Увлекшисьживописью в ранней молодости, он окончил Строгановское училище, участвовал ввыставке молодых художников, а потом в одночасье все бросил и переехал изМосквы в захолустный, ничем не примечательный городишко.

Ольге это было странно. Нет, она любила свой город, ноМосква – это же Москва, это миллиард возможностей, музеи, галереи, выставки,Дом художников! Сама Ольга не думала, что когда-нибудь решилась бы уехать втакой огромный, суматошный, сложный город. Она была трусихой и домоседкой. НоГригорий Матвеевич – совсем другое дело. Да и Москва ему не чужая. Он тамродился, вырос, училище окончил…

Как-то раз Ольга спросила: почему? Григорий Матвеевичвыпустил колечко дыма в потолок, достал с полки альбом Сурикова, раскрыл,показал Ольге картину. На картине ничего особенного вроде бы не было –церковка, береза, грачи… Но во всем этом было столько красоты, что хотелосьсмотреть и смотреть.

– Вот поэтому, милочка, только и исключительно по этойпричине. Возьмите хужожников-передвижников – Сурикова, Маковского, Репина…Каждый из них мог преспокойно сидеть в Москве, в студии, писать «Пир бога Одинав Валгалле» и в ус не дуть. Но ведь не сидели же! Понимали: настоящая красота –в простых вещах, в маленьких городках… Вам, Оленька, посчастливилось среди всейэтой красоты родиться. Даже ехать никуда за тридевять земель не нужно. Так чтовы уж не разбрасывайтесь своим счастьем! Смотрите по сторонам, любуйтесь,хлебайте всю эту красотищу большой ложкой и рисуйте! Как можно больше рисуйте!У вас, милая моя, талант. Непозволительно его зарывать!

Ольга посмотрела на учителя с нежностью. Постарел, похуделеще больше, но все еще похож на задиристого воробья. И по-прежнему считает еедевочкой.

Ольга улыбнулась:

– Моя Машка девочка, а не я, Григорий Матвеевич! Пустьтеперь она рисует.

В глазах учителя загорелся живейший интерес:

– А она пробует?

– Не рисовать. Танцевать.

Григорий Матвеевич закивал: понятно, понятно…

Ольга глянула на часы. Батюшки-светы! Времени-то! Торопливообняла учителя:

– Григорий Матвеевич, милый, мне бежать надо. Я вам позвоню,непременно!

Учитель заторопился, засуетился:

– Конечно, Оленька, конечно, совсем заболтал я вас, проститевеликодушно. Старики болтливы и недогадливы. Разумеется! Честь имею кланяться.Поклон супругу. Вы и правда позванивайте, а то я волнуюсь – одна вы у меняостались.