Мартина оставило на ее горле длинный порез, но она обратила на это не больше внимания, чем на мелкую царапину.

Мартин поднял руку в попытке блокировать удар, которого он ожидал от нее, но движение оказалось бесполезным, потому что Сьюзен не пыталась ударить.

Вместо этого она с почерневшими от ярости глазами раскрыла рот, выставив мгновенно выросшие клыки, и впилась ему в горло.

На долю секунды взгляд Мартина встретился с моим. Не дольше. Но и этого хватило, чтобы взгляд его начал проваливаться мне в душу, а мой – в его. Я увидел его боль, боль смертной жизни, которой он лишился. Я увидел годы его службы, искренней преданности – в образе мраморной статуи Красного Короля, которую он любовно полировал и чистил. И я увидел, как душа его начала меняться. Я увидел, как образ его веры начал тускнеть по мере того, как он все дольше жил с теми, кто боролся с Красным Королем и его империей страха. И еще я увидел, что, входя в этот храм, он знал наверняка, что живым отсюда не выйдет. И что он был рад этому.

У меня не было ни времени, ни возможности помешать тому, что произошло потом, да я и не уверен, что хотел бы это сделать. Мартин говорил, что у него ушли долгие годы, чтобы ввести в заблуждение Братство святого Жиля. Но у него ушло почти два столетия, чтобы ввести в заблуждение Красного Короля. Как бывший жрец Мартин не мог не знать о кровном проклятии и его разрушительном потенциале. Он не мог не понимать, что угроза для жизни Мэгги, а также осознание его предательства гарантированно выведет Сьюзен из-под контроля.

Помнится, едва приехав в Чикаго, он говорил мне, что готов на все, только бы это наносило ущерб Красной Коллегии. Выстрелить мне в спину. Выдать существование Мэгги, практически передать ее в руки кровожадных нелюдей. Предать Братство.

Уничтожить Сьюзен.

И погибнуть самому.

Все, что он делал, сообразил я, он делал с одной-единственной целью: добиться, чтобы в нужный момент я гарантированно оказался рядом. Дать мне шанс изменить все.

Обезумевшая от страха и ярости Сьюзен опрокинула его на каменный пол и буквально растерзала ему горло, со сверхъестественной быстротой отрывая зубами кусок за куском окровавленной плоти.

Мартин умер.

Сьюзен начала обращаться.

И тут наступила моя минута.

Я бросил на борьбу с волей Повелителей Внешней Ночи все, что еще оставалось в моем теле, в моем сердце, в моей голове. Я бросил в топку мой страх и мое одиночество, мою любовь и мою дружбу, мой гнев и мою боль. Я слепил из своих мыслей молот, закалил его в огнях творения и остудил ледяной силой самого темного Стража из всех, каких только знала земля. С упрямым воплем я вскинул обе руки, выставив как можно больше брони между моей головой и их чертовыми масками. На долю мгновения я даже пожалел, что не согласился нацепить тот дурацкий конкистадорский шлем.

И я швырнул все это во вторую маску слева – ту, которая показалась мне чуть уязвимее других. Повелитель Ночи пошатнулся и издал звук, подобный тому, какой я слыхал однажды от боксера, которому врезали апперкотом по подвескам.

Как раз в этот момент в храм вошел последний Повелитель – в маске, которую я уже видел однажды, когда Мёрфи срубила ее с головы обладателя. Вошедший вскинул руки и швырнул в своих коллег зеленые и аметистовые ленты смертоносной энергии.

Двое из них были убиты разрядом на месте, и смерть их вышла донельзя зрелищной: ленты разорвали их тела на бесформенные клочья, забрызгав все вокруг черной кровью. Оставшиеся в живых Повелители отшатнулись, крича от боли и неожиданности, и их истинные тела начали раздирать изнутри сковывающие их плотские оболочки.

Моя крестная тоже сбросила оболочку, швырнув золотую маску в ближайшего к ней Повелителя и позволив растаять иллюзорной внешности вместе с одеждами и украшениями, благодаря которым она проникла в самую гущу врагов. Глаза ее возбужденно блестели, щеки разрумянились. Жажда крови и острая, почти сексуальная жажда разрушения исходили от нее, как жар от огня. Она торжествующе взвыла и начала поливать ошеломленных Повелителей Внешней Ночи своей разноцветной энергией, срывающейся с кончиков ее пальцев яркими лентами. Те отвечали ей своей магией, парируя ее удары и даже делая ответные выпады и направляя на нее силу своей воли.

Никто из них даже не вспомнил обо мне.

Я вдруг освободился от оков.

С криком я бросился на Красного Короля. Тот стоял ко мне спиной, лицом к алтарю; услышав меня, он обернулся с ножом в руке. Глаза его вдруг расширились, и жуткая тяжесть его воли обрушилась на меня дюжиной свинцовых одеял.

Я пошатнулся, но не остановился. Должно быть, со мной случилась истерика. Я был не в себе. Я был неудержим. Мои доспехи, посох моего деда, вид моей перепуганной дочки и холодная энергия, текущая по моим конечностям, позволили мне сделать шаг вперед, и еще шаг, и еще, пока я не оказался с ним нос к носу.

Сросшаяся обратно правая рука Красного Короля метнулась вперед в попытке вонзить обсидиановый нож мне в горло.

Моя левая рука бросила посох и перехватила его запястье. Я остановил нож в дюйме от моего горла, и глаза его округлились, когда он почувствовал мою силу.

Его левая рука вскинулась, чтобы стиснуть мне горло.

Я выставил вперед большой и указательный пальцы правой руки, и на их кончиках с хрустом выросли заостренные, кристально прозрачные сосульки.

Я вонзил их ему в черные, бездонно-черные глаза.

А потом швырнул в руку заряд Огня Души и выкрикнул:

– Fuego!

Огонь жег, шпарил и рвал, и Король Красной Коллегии, древнейший вампир, отец и творец своей расы, завопил от боли. Вопил он так громко, что повредил мне барабанную перепонку, добавив новый вид боли в мою обширную коллекцию.

И когда Красный Король завопил, все до единого вампиры его Коллегии завопили вместе с ним.

Стоя вплотную к нему, я почти ощущал это – энергию его воли, зовущую их к себе во что бы то ни стало. Но даже если бы я не касался его, внезапный хор голосов на улице дал бы мне знать об этом.

Вампиры накатывали на пирамиду стаей, ураганом, и ничто на земле не помешало бы им прийти на помощь своему королю. Его хватка на моем горле ослабла, и он отшатнулся от меня. Мои пальцы выдернулись из его глазниц, и я обеими руками