Стоять было проблемой ещё и из-за коленей,которые совсем ослабли. Ослабли от страха, от ожидания, от ненависти?

Он видел, как стражник запалил факелы и тёмнаякомната озарилась прыгающими языками пламени, рваные тени заплясали вверх ивниз по стенам. Теперь он стоял, и руки его расслабились. Бритвы теперь были неснаружи, а внутри рук. Он поднял глаза к низкому каменному потолку, к кольцам,ввинченным в потолок. Потому что иногда, забываясь в полусне, он думал оСамсоне. Он был большим, сильным мужчиной, а это всего лишь железные кольца,закреплённые в камне. Собрать все силы, потянуть посильней, и они, возможно,вырвутся. А что потом? Эта камера – в основании башни Асаи. И разве не можетслучиться такого, что он потрясёт это основание и все здание развалится накуски, а Асаи Едогими, Асаи Дзекоин и Пинто Магдалина вылетят из своих постелейи рухнут сюда, к нему, в эту камеру? Какой крик радости вырвется из грудиТокугавы, если башня Асаи рухнет!

Но кольца все так же прочно держались сейчас,как и тогда, когда его привели сюда. Бог свидетель, он пытался вырвать их, и неодин раз. Как и тогда, когда они подставили стол под его живот, приподняв его спола, для удобства молодых стражников. Даже в тот день кольца не дрогнули, хотясердце его едва не разорвалось от стыда и злости. Значит, он всё-таки неСамсон. Потому что Самсон получил свою силу от Бога. А Уилл Адамс отказалсяверить в то, что Господь вмешивается в деяния людей. Уилл Адамс остался один.

О Господи, если бы он мог остаться один.Потому что сейчас горели все четыре факела, и камера, казалось, выросла вразмерах. Сейчас здесь, с ним, был только один человек. Его тюремщик, нагой,как и он сам, в таком же мерзостном состоянии. Хонин, нижайший из смертных,обречённый жить вечно в этом искусственном свете, мигающий, бормочущий что-топро себя. В общем-то, добрый парень. Уилл не знал его имени. И человек не самыхсильных желаний, к счастью. Потому что здесь, перед ним, висел на верёвкахбелый человек, с нагим телом, которым мог воспользоваться каждый. Но тюремщикредко подходил к нему так близко. Может быть, он боялся ног Уилла. Потому что впервый день он приблизился. Спереди. Уилл подумал даже, что им движет чистоелюбопытство – посмотреть, отличается ли этот белый человек чем-нибудь от негосамого. И Уилл дал ему такого пинка, что тот отлетел к противоположной стене.Он пролежал без сознания несколько минут, как мёртвый.

Он не умер, конечно. Он избил своего узника сдикой злобой, далеко превосходящей всё то, что он устраивал для принцессы и еёдрузей. Он заставил Уилла кричать много громче, чем до того или после. Но всёнапрасно – Едогими отделяло от них настолько этажей.

Но с той ночи, похоже, достигли какого-товзаимопонимания. Живя в наполненной ненавистью нейтральной полосе, разделяемойих умами, они даже стали почти друзьями.

Теперь тюремщик возился возле дальней стены,устраивая циновки поровнее. Пол там был несколько приподнят, и сегодня онпостелил там свои лучшие циновки. Значит, сегодня придёт Едогими. Она приходилатеперь не каждый день, как поначалу. Она приходила в сопровождении фрейлин иодного-двух своих мужчин, они садились напротив него и часок развлекались.

В тот первый день он понял затруднения,приносимые ненавистью. Они все были тут, даже Магдалина. Магдалина, спрятавшаяпод слоем краски своё лицо, наблюдала, как её бывшего возлюбленного сначалаизнасиловали, а потом избивали тонкими бамбуковыми палками, пока кровь незаструилась по его ногам. Впрочем, был ли он когда-нибудь её возлюбленным?Несмотря на всю нежность, которой они тогда обменялись. Или её любовь превратиласьв ненависть, когда она обнаружила, сколь плодотворным оказался тот их долгийдень наедине, когда её удалил от себя Норихаза, когда Филипп протискивался насвет Божий из её чрева?

Во всяком случае, она сидела позади своейгоспожи, и ему не удавалось как следует рассмотреть её. Но он хорошо виделЕдогими. Поэтому, страдая, он представлял себе, чтобы не сойти с ума, что этострадает принцесса Едогими. Это были приятные мечты. Но ему не удалось долго ихсохранять.

Вместо этого он начал думать о Сикибу. Толькоо её лице, больше ни о чём. Исполнился уже год, как он не видел её лица. Он незнал ничего о том, как оно могло измениться. Впрочем, ничто не могло изменитьлицо Магоме Сикибу.

Кокс упорно называл её «миссис Адамс». И когдаон говорил так, Сикибу, с её зачатками английского, поднимала на него взгляд,полный искреннего удовольствия. Сикибу, гуляющая по розовому саду, в длинномплатье, затянутом на талии, с плотным воротником, и в высокой фетровой шляпе. Спером. Да, конечно, с пером. С алым пером, подчёркивающим её угольно-чёрныеволосы.

Сикибу. С каждым ударом палки он вспоминалкаждую чёрточку её лица, каждый изгиб её тела. А когда грязные, пресыщенныеруки касались его, он представлял, что это её руки, Сикибу… Только она могласпасти его от безумия. Пока он думал о Сикибу, он прятался за невидимой стеной,сквозь которую его врагам не пробиться.

Она стояла перед ним и сейчас, швыряя холодныйрис из грязной, треснувшей миски ему в рот. В первый раз, когда его кормилитак, он выплюнул все в лицо своему тюремщику. Тогда он был полон гнева идемонстративного пренебрежения. Тогда.

Теперь же его рот так наполнялся слюной, чтоон глотал рис, почти не жуя. Кроме того, в первый раз он совершил ошибку,взглянув на человека, кормившего его. Теперь он закрывал глаза, и тотпревращался в Сикибу.

В рисе недостатка не было. В планы Едогими невходило сделать его чересчур слабым для понимания того, что с ним происходилодень за днём, что с ним произойдёт в конце. И он жевал и глотал, потому чтодаже холодный рис был так прекрасен на вкус. И потому, что он хотел жить – досамого конца? Только так он мог надеяться умереть, сохранив перед глазами образСикибу. А после того, как умрёт? Странно, что эта мысль пришла к нему в головутолько сегодня. Может быть, потому, что сегодня его инстинкт подсказывал: конецприближается. Даже здесь, в утробе башни, он вчера слышал завывание сигнальныхрожков. Они ревели и поблизости, и где-то вдалеке. Сколько же он уже стоитздесь, висит здесь, мучается здесь? Несколько недель, не меньше. Сама длинаотросшей бороды говорила об этом. Несколько недель. Может быть, несколькомесяцев. Пол уже не был таким холодным, он больше не покрывался постоянногусиной кожей. Несколько месяцев. Достаточно, чтобы Иеясу успел снова созвать своихи перегруппировать силы, ведь Тоетоми нарушили перемирие. От отчаяния. С двумязасыпанными рвами крепость оборонять невозможно, и Тоетоми понимали это.Поэтому они и поставили все на одну битву. Стоит им разбить Токугаву ещё раз, ипобеда за ними. В противном случае их всех ждёт гибель. Это они тоже понимали.Но могут ли они надеяться ещё раз разбить Токугаву? Это уже чересчур.