Москву ему пришлось покинуть и из-за этих писем, и из-заистории с лауреатскими медалями. Когда у лауреатов Сталинской премии принялисьв принудительном порядке изымать медали для обмена на новые (ибо премию быловысочайше велено именовать отныне Ленинской), Кладенцев был единственным, ктопублично отказался отдать четыре своих медали, и в кругах, близких к Академиинаук, долго кружила его крылатая фраза: «Из всего, чем меня награждали,добровольно расставался только с триппером!» Изымать силой не решились, памятуяпро объявленную оттепель, – лишь настрого наказали в общественных местах срегалиями отмененного образца не появляться. И академик, опять-таки публичносравнив физиономию Микиты с другой частью тела, уехал на родину Потом Микитувышвырнули по тридцать третьей, но академик так и остался на историческойродине. Кто злословил, из-за результатов одной научной дискуссии, закончившейсядля проигравшей стороны бесплатными билетами на Колыму, кто вспоминалзнаменитую фразу Цезаря. Должно быть, ошибались обе стороны – во-первых,проигравшие оппоненты академика в случае своей победы поступили бы сМечом-Кладенцом точно также, а во-вторых, в Москве он был отнюдь не последним… Истинуне знал никто. Кроме Раскатникова-деда, однажды проболтавшегося другу прималолетнем Родионе.

– Ах, вот кто к нам забрел…

Родион встрепенулся. Академик уже усаживался напротив –бодрый, с приклеившимися к черепу влажными прядочками седых волос, в роскошном(хоть и потертом уже) халате с рубчатыми обшлагами. Он ничуть не изменился –старики, пройдя некую точку, меняться перестают…

– Рассказывайте, сокол ясный, – сказал онвластно. – Давайте не будем тянуть кота за яйца. Уж если дело серьезное,не любоваться Лаврюшкиной парсуной пришли и не мемуары уговаривать накропать…

Родион принялся рассказывать. Он не врал, в общем, и даже неутаивал какой-то части истины. Всего-навсего заверял, что он здесь совершеннони при чем и никого из тех, кого ему ставят в строку, не убивал. Только ивсего.

Меч-Кладенец слушал внимательнейше, временами вскидываяколючие глаза и в самых неожиданных местах задавая вопросики типа:

– Лика не беременна была ли?

– Куда стреляли Вершину?

– Сонечка ничего венерического не подцепила на ударнойработе?

– С Екатеринбургом серьезно или болтовня?

А выслушав до конца, с непроницаемым лицом спросил:

– Без моей поддержки выкарабкаетесь?

– Не знаю, – сказал Родион. – Иногда кажется, чтонет. Так и смыкается эта чертова паутина… Я понимаю, им не хочется задевать текруги, где и следует искать, из меня удобнейший козел отпущения можетполучиться…

– А молодец вы, сокол, – сказал академик. – Нескулите. Не ссылаетесь сквозь сопли на мою нежную дружбу с вашим дедушкой. Этомне нравится… – Он протянул сухую ястребиную лапу за чашкой, отхлебнул инеожиданно спросил: – Родион свет Петрович, а скольких из этого длиннющегомартиролога вы не убивали?

Взгляды встретились – в совершеннейшем молчании. И этомолчание продолжалось невероятно долго.

Помню рыженькую, – сказал Меч-Кладенец. – Впрошлом году, когда ее чествовали, приглашали меня олицетворять передовуюроссийскую науку. В самом деле, первобытно хороша. И умна. Хотя у меня осталосьстойкое впечатление, что во всей этой истории, яко в айсберге, многое под водойосталось… – Вновь смочил губы невероятно слабеньким кофе. – Бене, филиус[10] . Приди вы за деньгами, пришлось бы отказать – в нищету невпал, но беден-с. А что до поддержки – дело другое. Остались кое-какие кнопочкии рычажки. Нажмем так, что зазвенит шумнее колокольни Ивана Великого. Моеслово. Не люблю земских ярыжек, каюсь, как бы их ни именовали, –совершенно бесполезная категория, противоречащая здоровому механизмуестественного отбора… – Он поставил чашку, откинулся на высокую спинкунеподъемного кресла. – Вы, Родион Петрович, должно быть, слышали афоризмнасчет того, что Англия-де была владычицей морей? Доводилось? И к какому векувы бы сие могущество отнесли?

– К восемнадцатому, – уверенно сказал Родион. –Ну, еще начало девятнадцатого…

– Ага, ну конечно… – поморщился старик. –Характернейшая ошибка. Порожденная тем мнимо значительным фактом, что ввосемнадцатом столетии, точнее даже, в девятнадцатом, Британская империя быланаиболее велика, если выражать в тысячах квадратных километров… Вздор. Я омогуществе. Восемнадцатый век – торжество бюрократии. Когда великого Нельсоначуть не отдали под суд, ибо существовали писаные инструкции, запрещавшиенарушать установленный порядок следования… Могущество – это век шестнадцатый.Когда по всем океанам бесшабашно носилась плеяда елизаветинских орлов. Какиелюди были, Родион Петрович, – Рэли, Кавендиш, Дрейк… В море выбрасывалисеребро, чтобы освободить место для золота, с одинаковой легкостью жгли городаи писали талантливые стихи, попав в темницу за разбой в нейтральных водах,сочиняли при лучине философские трактаты… Вон один такой. – Он указал напортрет человека в пенсне. – Сколько грязи вылили Микиткины холуи, да непоняли одной простой вещи – великолепный был флибустьер, разве что в костюмчикехаживал… Как выражалась одна старушка, по другому, правда, поводу – ремесло этовымирает и люди такие тоже… – Он уставился на Родиона холодным, волчьимвзглядом. – Тряхнем стариной. Отстоим. Только чтобы исчезли из города, какгрешный дух после петушиного крика, и более не возвращались. Приятно будетпоследний раз в жизни тряхнуть византийским уменьем… Летите, сокол. Если нетгири на лапе. Мне книжку дочитать нужно – а ведь я ее, милую, читаю в последнийраз…

Родион понял, что слова не нужны. Встал, поклонился идвинулся к двери.

– Минуту! Он обернулся.

– Дедушка говорил?

– Он и не знал, что я слышал, – без запинки ответилРодион. – Решил, должно быть: мал еще…

– Понятно. Шагом марш! Что ж, долг платежом красен…

Родион, не взглянув на старого тиранозавра, вышел изкабинета. Не смог сдержать довольной улыбки – он все рассчитал точно.

Тогда, в шестьдесят третьем, на роскошной по тем временамподмосковной дачке, вызванной соседями милицией был поднят труп покончившего ссобой моложавого генерал-майора. Все было честь по чести – предсмертнаязаписка, набросанная рукой покойного, соответствующий пистолет в руке. Так бы ипохоронили, не заводя дела, но вынырнул шустрый следователь, карьерист молодой.

Правда, и у него ни черта не получилось – с очень ужзаснеженных и недосягаемых вершин поступил приказ считать смерть по-прежнемусамоубийством. Лишь узкий круг посвященных знал, что это была классическаядуэль на пистолетах с записками в карманах обоих участников – и вовсе ужсчитанные люди слыхали про то, что более метким стрелком оказался Меч-Кладенец,коего, вцепившись по-волчьи, тут же попытались сожрать Никитины ближние бояре,но зять Раскатникова-деда, человек в те поры влиятельный, по просьбе тестя ипомог выскользнуть из этой истории без повреждений для шкуры. Но из столицыпришлось исчезнуть, чтобы не возвращаться более…