являлись: мужчины – в широкополых шляпах, в блузах, цвет которых трудно было определить из‐за многочисленных стирок, шеи их были повязаны пышными крепдешиновыми бантами сомнительной чистоты. Одежды художниц, неброские, но оригинальные, описать не берусь. Многим из них сослужили добрую службу унаследованные от бабушек гардеробы. Встречи сопровождались показом картин, их оживленно обсуждали. Темой разговоров, неизменно переходивших в споры, являлось искусство – живопись, скульптура, поэзия. Это были простодушные, нравственно чистые люди, даже укоры по адресу художников, преуспевших на ниве соцреализма, отличались беззлобием. В жизнеотношении этих людей сказывалось что-то детское. Мы с Наташей чувствовали себя полноправными членами этой большой семьи – оазиса дружелюбия и духовной свободы.

Чрезвычайным событием в моей и Наташиной жизни стала встреча с профессором – историком русской литературы Николаем Павловичем Сидоровым, относящаяся к середине 1946 года. Встречи могло и не быть, она произошла случайно – тем более мы оценили ее как дар судьбы. Я ничего не знал о Николае Павловиче. Я пришел в его дом, чтобы навестить Владимира Николаевича Сидорова, моего коллегу по преподавательской деятельности в Красноярском педагогическом институте в 1942–1945 годах – известного филолога. Владимира Николаевича не застал, меня пригласили подождать его. Я было вынул из портфеля какую-то книгу, как на пороге показался Николай Павлович: «Здравствуйте, вы к Володе, он скоро придет, зайдемте пока ко мне, побеседуем, и время пройдет скорее».

Так я впервые перешагнул порог рабочей комнаты Николая Павловича330. Она слабо освещалась настольной лампой под абажуром. Плотно уставленные книгами стеллажи ремесленной работы. На небольшом рабочем столе папки с бумагами. Николай Павлович сел за стол. Я расположился в стареньком кресле. И пошла беседа, в которой я рассказывал о своих научных интересах, занятиях, о превратностях жизни, – Владимир Николаевич тоже разделил мою судьбу: провел несколько лет в ссылке, после чего и оказался в Красноярске. Беседа с Николаем Павловичем была столь увлекательной, что я забыл и о цели моего посещения его дома. Время приближалось к полуночи. Владимир Николаевич уже давно был дома. Так в этот раз я его и не повидал. Николай Павлович проводил меня и пригласил приходить к нему, как только будет у меня для этого время. А я только ждал и ждал новых встреч с ним. Он поражал широтой знаний, глубиной мысли, новаторской, иногда казавшейся парадоксальной и оказывавшейся на деле самой верной. Все это трудно пересказать. Самым притягательным была его открытость, яркий темперамент, живость ума, умение проникнуться интересами другого человека, моими интересами в данном случае, что не составляло исключения. Таким же был Николай Павлович в общении со всеми своими учениками. Притягательными были его душевная щедрость, сердечная взволнованность, мудрость, молодость духа, самоотдача в общении, твердость воли, нравственная высота и притом самое участливое и деятельное отношение к простым и непростым житейским проблемам своих учеников. Я его полюбил, привязался всей душой, люблю – его уже давно нет в живых. А я, конечно, познакомил с ним Наташу. Для нее он стал, хотя и не был ее учителем, столь же любимым и уважаемым человеком, каким был для меня. Если бы кому-нибудь из предполагаемых читателей этой книги захотелось бы, хотя бы частью, хотя бы в малой мере, приобщиться этому человеку, я бы посмел предложить вниманию мои воспоминания о Николае Павловиче Сидорове, опубликованные в Записках отдела рукописей библиотеки им. Ленина в 1977 году (выпуск 38).

Счастливой для Наташи, как уже упоминалось, была и встреча с академиком Владимиром Александровичем Энгельгардтом, состоявшаяся в 1946 году. Мне тоже удалось познакомиться с Владимиром Александровичем, когда выполнял какое-то поручение Наташи к нему, но продолжения это знакомство не получило, что, впрочем, и не предусматривалось.

И еще встречу, вошедшую в жизнь, пополнившую ее, расширившую ее внутренние границы, – даровал 1946 год. Это встреча с Натальей Васильевной Толстой-Крандиевской331. В 1946 году я часто встречался с Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем. Это было связано не только с нашими давними личными взаимоотношениями, но и с делом, которому Владимир Дмитриевич придавал очень большое значение. В Академии наук возник проект создания в Москве музея истории религии в системе Академии наук СССР. Владимир Дмитриевич с энтузиазмом отозвался на этот проект и, как было ему свойственно, тут же горячо принялся за дело. Эта инициатива вдохновляла Владимира Дмитриевича тем, что открывалась возможность создания подлинно научного центра по изучению истории и современного состояния религии и религиозных организаций. Владимиру Дмитриевичу претил дух воинствующего нигилизма, обрекшего на страдания и смерть многих и многих верующих. К нему на дом приезжали представители разных религиозных общин, прося о заступничестве, и он неизменно, хотя часто и безуспешно, пытался помочь. Словом и делом он отстаивал свободу совести, за что подвергался несправедливой и жестокой критике со стороны многих партийных и государственных деятелей, начиная с Е. М. Ярославского. Привожу подлинные слова Владимира Дмитриевича: «Деятельность музея будет подлинно научной, как того требует наше марксистское миропонимание, а не обличительной, что ничего, кроме вреда, не приносит».

В один из июньских дней 1946 года я пришел к Владимиру Дмитриевичу, но не застал его дома. Клавдия Борисовна Сурикова – его секретарь – сказала, что Владимир Дмитриевич не уточнил, когда вернется, но предложила подождать его. Ждал я его в столовой, в которой, тоже ожидая Владимира Дмитриевича, находилась незнакомая мне женщина и что-то читала. Клавдия Борисовна Сурикова нас познакомила. Это была Наталья Васильевна, непринужденно вступившая в разговор, будто он был не началом, а продолжением разговора, давно начавшегося. Обаяние ума, интеллигентности, благородства покоряло, как и весь стиль и характер общения – раскованного, прямодушного, полного доверия к собеседнику. В ответ на ее вопросы я много рассказал о себе, своих исследованиях, планах на будущее и, конечно, о Наташе.

Вошла Клавдия Борисовна и предупредила, что Владимир Дмитриевич только что звонил и сообщил, что отправляется на дачу в Барвиху.

– И очень хорошо, – отреагировала на это Наталья Васильевна. – Мы можем не прерывать наш разговор с Александром Ильичом.

В шесть часов вечера Клавдия Борисовна завершала свой рабочий день. Вот тогда и мы попрощались с Натальей Васильевной. Расставаясь, она вручила мне рукопись – воспоминания о своей жизни. Просила их прочесть – повзыскательнее – и поделиться впечатлениями. Она несколько дней еще оставалась в Москве, и мы условились о дне и месте – это была квартира Владимира Дмитриевича – встречи.

Воспоминания Натальи Васильевны захватили. Я не отлучался из дома, оставив все дела, позабыв о всех обязанностях. Читал, перечитывал, снова возвращался к прочитанному. Воспоминания меня потрясли. Жизненной правдой,