Лютовой и я смотрели на него вопросительно. Лютовой спросилнастороженно:

– Какую дверь?

Шершень поднялся, выудил из карман брелок с двумя ключами.Лицо его было смущенное.

– Как-то забегался, даже забыл. Наш болельщик послетого, что с Марьянкой… сунул мне вот эти ключи. Мол, если вдруг не успеетвернуться к шести, чтобы я обязательно заглянул к нему к квартиру. Чтослучилось? Он забыл телевизор выключить?.. Знаете что, пойдемте заглянемвместе. А то как-то неловко.

Лютовой спросил настойчиво:

– Он ничего больше не сказал? На Бабурина не похоже.

– Не сказал, – ответил Шершень несчастливо. –Ни разу не схохмил даже. Но я был так занят своими мыслями… вот наш Бравлинразбередил мне душу своим иммортизмом… имортизмом, что я как-то не обратилвнимания… хотя теперь вспоминаю много странного…

Мы двинулись гуськом во главе с Шершнем на лестничнуюплощадку. На дверях квартиры Бабурина – огромная надпись «Спартак» – чемпион!»,эмблема футбольного клуба «Спартак», даже дверная ручка сделана поиндивидуальному заказу: набалдашник в виде золотого футбольного мяча, можнорассмотреть написанные мелкой вязью фамилии самых великих футболистов, игравшихот первых дней клуба и до сегодняшнего дня.

Сама дверь выглядит так, словно ведет в музей. И замки вдвери проворачивались мощные, слышно было, как между толстыми стальными листамиползет толстый, как удав, засов усиленного и модернизированного замка. Шершеньсделал пять оборотов, а потом еще четыре – с другим замком.

Дверь распахнулась, мы оказались в прихожей, что побольшемоей гостиной. Стены в плакатах, везде «Спартак» – герой, футболисты – простосупермены, ноги – как у динозавров, на полочках кубки, призы, награды…

Лютовой, оттеснив Шершня, сразу метнулся в большую комнату.Центральное место занимает, конечно, телевизор. Огромный, роскошный,плазменный, с подключением к Инету, навороченный… Липкой лентой прямо посредиэкрана приклеен листок бумаги.

Лютовой остановился, молчал. Шершень прочел громко:

«Да пошли вы все… Я – человек, а не переносчик! Что там по«ящику»?»

Я отыскал пульт, нажал первую кнопку. Вспыхнуло изображение,весь экран заволокло дымом. Изображение настолько чистое, яркое, что я ощутилна губах привкус гари. Столбы огня рвутся за пределы экрана. Огня так много,словно Гастелло протаранил колонну бензовозов. Зазвучал взволнованный женскийголос:

– …И пожарные пытаются пробиться на второй этаж левогокрыла, что уцелел от взрыва… там все объято пламенем! Пока никто не можетсказать о количестве жертв…

Камера дергалась, двигалась, скакала, словно операторапостоянно толкали под руки, или же он вслепую переступал через обломки. Лютовойприсвистнул:

– Это же осиное гнездо!

Я узнал по соседним домам, что горит наполовину разрушенноепосольство Юсы. Сердце стучало все чаще, рот пересох, а в груди нарастала боль.Бабурин, кто бы мог подумать… Это же что должно в тебе перевернуться, чтобы воттак…

Шершень перевел взгляд на бумагу, что держал в руке.

– Я – человек, а не переносчик…

– Да, – сказал тихо Лютовой, – теперь онточно… человек. Но какая муха его укусила?

Шершень кивнул в мою сторону.

– Вот та муха.

– Да, – ответил Лютовой, – эта муха бьетнаповал. Я этого ждал, но когда случилось… глазам своим не верю.

– И я, – обронил Шершень.

Камера суетливо двигалась из стороны в сторону. Страшныйкрасный дым поднимается к небу, словно горит нефтяной резервуар. Время отвремени грохотали глухие взрывы. Из дыма и пламени с шипением и трескомвылетали огненные стрелы, похожие на шутихи, выстреливались праздничные ракеты.Прибывшая милиция тут же начала спешно оттеснять народ от пожара. В городе всезнают, что посольство кроме всего еще и мощнейший диверсионный центр, гдеоружия и боеприпасов собрано на целый полк коммандос. Уникальность центра втом, что он на территории противника, куда тот по каким-то смехотворнымдоговорам не имеет права входить, хотя именно здесь подготавливают отрядыдиверсантов, что взрывают мосты, нефтепроводы, всячески ослабляя и без тогонищую Россию. Здесь принимают наиболее видных колабов, награждают, вручаюткрупные денежные премии к медалям и званиям, инструктируют, как рушить Россиюдальше… Отсюда дают указания, какой слух пустить в обращение, когодискредитировать, о ком смолчать, кого начинать делать героем, «совестьюнации», «лицом русской интеллигенции»…

Здесь бывал, и не раз, Бабурин как глава самоймогущественной партии болельщиков, а с такими юсовцы считаются больше, чем спрезидентами. Хоть чужими, хоть своими. У него был свой пропуск, его знали влицо, как насквозь в доску своего парня, и охрана, и служащие. Его любили, как«своего», понятного такого и простого, как они сами. А теперь вдруг он за однуночь прошел линьку. Уже крылатым имаго посмотрел на сморщенную шкуру гусеницы,в которой жил, ползая по одному и тому же листку, и жрал, жрал, жрал…

Лютовой скривился, словно терпел боль, сказал сквозь зубы:

– Бабурин… Эх, Бабурин! Бравлин, помнишь, ты как-тосказал, что чернила ученого и кровь мученика имеют одинаковую ценность длянеба?

Я возразил, защищаясь:

– Это не я сказал, а Мухаммад, создатель ислама. ЧитайКоран!..

– Неважно, кто сказал «а». Бабурин уверовал виммортизм. Уверовал так, как может уверовать только вот такая цельная натура. Явон все прикидываю так и эдак. А он принял, пошел и сделал для победыиммортизма все, что было ему доступно… на его уровне. Думаю, его канонизируют вчисле первых святых… нет, мучеников новой веры. Его именем назовут школы,учебные центры, академии, а то и какой-нибудь научный городок с собственнымядерным реактором. Вот так и говори: переносчик жизни, переносчик жизни!..Фигня это все. Он жил простым, даже простейшим, как инфузория-туфелька, а потомв один день стал сверхчеловеком. Это у зверей так не бывает, а человек бываетниже и гаже всякого зверя, а потом р-р-р-аз! – и выше любого светоносногоангела…

Шершень прервал его неторопливый и невеселый монолог:

– Это просто линька. Говорю тебе, линька. Она предстоитмногим… А многие уже из существа дочеловека, как живут все, перешли в стазиморта! Черт, я несколько иначе себе это представлял… Тем более с Бабуриным.

– Как? – спросил Лютовой горько.

– Ну, иммортизм – это стремление к бессмертию. А Бабурин…он же и себя в клочья, и других!

Лютовой нахмурился, сказал неприятным железным голосом:

– Он – иморт. Кроме стремления к личному бессмертию, онстремился, чтобы к нему пришли все. А самое большое препятствие – это юсовцы!Юсовость. Он пошел и своей жизнью убрал одно из препятствий. Он погиб… ну ичто? Его занесем в списки людей, обязательных к восстановлению.