Шершень развел руками:

– Занести занесем. Но как это реально?.. От него никосточки, чтобы восстановить.

Они посмотрели на меня, я поморщился.

– Ребята, это невозможно сейчас. В данную минуту. Носказали бы моему прадедушке, у которого я сиживал на коленях, что когда-то вбудущем появится такая необыкновенная штука, как телевизор… Или что зимойсможем есть свежий виноград и груши!.. Так что гарантированно, что Бабуриноднажды проснется в странном мире, ахнет и выбежит на улицу с криком: «А«Спартак», «Спартак» на каком месте?»

По экрану пошли другие картинки. Комментатор взволнованнокричал, внизу скользили буквы и цифры бегущей строки, что-то про сотню снебольшим убитых, огромные разрушения, шок, непонимание, из динамиков нессятреск, грохот. Показали горящее здание, вернее – половинку здания, один остов,что медленно осел, скрылся в облаке взвившейся пыли.

Я сперва не обратил внимания, в горле ком, ноги понесли кокну, толкнул створки. Прохладный воздух не ослабил жар, а словно бы добавилкислороду в огонь. За спиной возбужденно переговаривались Лютовой и Шершень.

Когда я оглянулся, по жвачнику уже был крупным планомтелекомментатор. Торопливо и сбивчиво докладывал о непонятном, о диком, обеспрецедентном… Лютовой мотал головой, вид у него был совершенно одуревший.

Я спросил с тоской:

– Что там еще?

Он взглянул в мою сторону бешеными глазами.

– Бабурин – не понимаю! Но это… это вообще на голову нелезет.

– Да что? – спросил я вяло.

– Мир рухнул, – сказал он яростно. – Иливстал на уши!.. Только что было сообщение из Юсы, ты зря не посмотрел…

– Что там? – ответил я. Сердце мое даже недернулось, и так в нем боль и тоска. Мои тезисы из Интернета начали скачивать вюсовских универах в первый же день, знаю. Через неделю там уже возникли ячейкииммортизма. Теперь могли появиться первые плоды… – Какие-то демонстрации?

Он взглянул на меня бешеными глазами.

– Ты что, не помнишь, какие тезисы забрасывал?.. Огуманитарных ценностях?.. Сенатор, представляешь?.. Се-на-тор!..

Я чувствовал все еще тяжесть и пустоту в черепе, а в грудиразливалась боль.

– Что там стряслось?

Лютовой смотрел на меня ошалелыми глазами. Шершень тожепосматривал с удивлением, словно увидел меня впервые или решил оценивать меняпо другой сетке.

– Сенатор Джонсон, – сказал он медленно, –ничем не примечательный ранее, вошел в зал заседаний и… черт бы побрал этихамериканцев!.. он как-то рванул там все! Не просто рванул, а… словом, дажездание обрушилось. Как узнали? Он оставил записку. Сын его скачал твои тезисы,распечатал, ничего в них не понял и ушел на вечеринку. А батя, томясь отбезделья, прочел… Взрывчатку, как я понимаю, у них достать не проблема. А егона входе обыскивать уж точно не стали, как же, сенатор, глава какой-то фракции…

Я даже не сразу обратил внимание, что он впервые юсовцевназвал американцами. Да, варвары и первохристиане разрушили Юсу того времени –прогнивший Рим, но хрен бы разрушили, если бы лучшие из римлян не принялиталибство… то бишь, христианство, признав за ним большую духовную ценность, чемвсе римское общество.

Да, Рим тогда рухнул… римляне же стали отцами церкви,создавали и укрепляли новую веру, новые ценности, придавали неограненнымалмазам блеск бриллиантов.

Лютовой смотрел зло, ибо дала брешь и его монолитнаяуверенность, что США изнутри будут рушить только чужаки из числа ваххабитов,аддашидов.

– Нет в мире исламистов, – сказал я, – нетхристиан или атеистов… Есть принявшие иммортизм, а есть… язычники. Всеостальные – язычники!..

Лютовой перевел дух. Глаза взглянули остро, даже с некимиспугом.

– Да… по логике – да. Но как… с ними? Остальными?

– Как и раньше, – ответил я просто, – как ираньше… с язычниками. Сперва – проповеди. Потом, когда власть будет у нас –тогда… не принявшие иммортизм да примут смерть.

Он отвел взгляд в сторону, а я страшился, что онзаколеблется, но он лишь тяжело вздохнул, сказал невесело:

– Все так, Бравлин, все так. Даже один язычник средиста тысяч иммортистов станет той овцой, что испортит все стадо. Если всеработать, а он – лежать, балдеть, оттягиваться, ловить кайф, расслабляться… то,словом, это слишком трудное испытание. И никому не нужное. Ты прав, да примутсмерть. Для быстрого марша к Богу вовсе не требуются все шесть миллиардов.

Шершень сказал серьезно, без обычных его шуточек:

– Какие шесть миллиардов?.. После зачистки если будетпять – это еще здорово! Зато останутся самые быстроногие.

Мы вышли из квартиры Бабурина, Шершень тщательно запер навсе замки. Завтра надо будет сообщить родственникам. Но – все завтра. Сегоднясвалилось на голову и на души столько, что надо разобраться.

Разошлись без слов, я утащился к себе, рухнул в кресло. Лицоопалило жаром. Самонадеянный дурак! Я полагал, что я придумываю новую веру,учение или религию… еще сам не придумал, как назвать, но на самом деле это самаВечность, сама Вселенная созрела до нового шага и сказала… Да-да, это не я, этоона сказала через мое крохотное микроскопическое тело эти великие слова.

Сказала, как пять тысяч лет тому говорила через телоЗаратуштры, как вещала через тела других существ, названных нами впоследствиивеликими пророками, учителями человечества!

Это оттуда, из глубин Вселенной идет этот мощный зов, этотклич, этот призыв, это настойчивое напоминание: не для того человек создан,чтобы жить, как скот! Это все живое может просто жить, а на человеке – ВеликаяОбязанность. Только он создан по образу и подобию Творца, а это значит – обязанприйти и встать рядом, подставить и свое плечо под крышу мира.

За века был искажен смысл Его слов, и «по образу и подобию»стали понимать, как будто Творец такой же увалень с волосами по всему телу,прыщами на носу и жаждой трахнуть любую самку в поле зрения. Если бы так, тоТворец остановился бы на павиане, но он создавал себе подобное, то есть –мыслящее, одухотворенное, что недоступно другим существам. И он вдохнул вчеловека свою душу!

«По образу и подобию» значит, что человек… подобен Богу! Иобязан идти вверх к Богу, а не вниз к скоту.

В двери прозвенел настойчивый звонок. Снова и снова. Ясделал вид, что не слышу, но звонящий не унимался. Я заставил ноги поднять моетяжелое тело, словно, как Атлант, держу на плечах все небо, прошел в прихожую.Пальцы нащупали дверной засов.

Таня выглядела злой, собранная, с решительным лицом. Я неуспел открыть рот, как она заявила решительно:

– Ну все!.. Больше ты, гад, от меня так просто неотвяжешься!